Page 54 - Дворянское гнездо

чинясь, по целым часам беседовала с старостой материнского имения, когда он приезжал в
город, и беседовала с ним, как с ровней, без всякого барского снисхождения. Лаврецкий все
это чувствовал: он бы не стал возражать одному Паншину; он говорил только для Лизы. Друг
другу они ничего не сказали, даже глаза их редко встречались; но оба они поняли, что тесно
сошлись в этот вечер, поняли, что и любят и не любят одно и то же. В одном только они
расходились; но Лиза втайне надеялась привести его к богу. Они сидели возле Марфы
Тимофеевны и, казалось, следили за ее игрой; да они и действительно за ней следили, – а
между тем у каждого из них сердце росло в груди, и ничего для них не пропадало: для них
пел соловей, и звезды горели, и деревья тихо шептали, убаюканные и сном, и негой лета, и
теплом. Лаврецкий отдавался весь увлекавшей его волне – и радовался; но слово не выразит
того, что происходило в чистой душе девушки: оно было тайной для нее самой; пусть же оно
останется и для всех тайной. Никто не знает, никто не видел и не увидит никогда, как,
призванное к жизни и расцветанию, наливается и зреет зерно в лоне земли.
Пробило десять часов. Марфа Тимофеевна отправилась к себе наверх с Настасьей
Карповной; Лаврецкий и Лиза прошлись по комнате, остановились перед раскрытой дверью
сада, взглянули в темную даль, потом друг на друга – и улыбнулись; так, кажется, взялись бы
они за руки, наговорились бы досыта. Они вернулись к Марье Дмитриевне и к Паншину, у
которых пикет затянулся. Последний «король» кончился наконец, и хозяйка встала, кряхтя и
охая, с обложенного подушками кресла; Паншин взял шляпу, поцеловал у Марьи
Дмитриевны руку, заметил, что иным счастливцам теперь ничто не мешает спать или
наслаждаться ночью, а ему придется до утра просидеть над глупыми бумагами, холодно
раскланялся с Лизой (он не ожидал, что в ответ на его предложение она попросит
подождать, – и потому дулся на нее) – и удалился. Лаврецкий отправился вслед за ним. У
ворот они расстались; Паншин разбудил своего кучера, толкнув его концом палки в шею, сел
на дрожки и покатил. Лаврецкому не хотелось идти домой: он вышел из города в поле. Ночь
была тиха и светла, хотя луны не было; Лаврецкий долго бродил по росистой траве; узкая
тропинка попалась ему; он пошел по ней. Она привела его к длинному забору, к калитке; он
попытался, сам не зная зачем, толкнуть ее: она слабо скрыпнула и отворилась, словно ждала
прикосновения его руки. Лаврецкий очутился в саду, сделал несколько шагов по липовой
аллее и вдруг остановился в изумлении: он узнал сад Калитиных.
Он тотчас же вошел в черное пятно тени, падавшей от густого орехового куста, и долго
стоял неподвижно, дивясь и пожимая плечами. «Это недаром», – подумал он.
Все было тихо кругом; со стороны дома не приносилось никакого звука. Он осторожно
пошел вперед. Вот, на повороте аллеи, весь дом вдруг глянул на него своим темным фасом; в
двух только окнах наверху мерцал свет: у Лизы горела свеча за белым занавесом, да у
Марфы Тимофеевны в спальне перед образом теплилась красным огоньком лампадка,
отражаясь ровным сиянием на золоте оклада; внизу дверь на балкон широко зевала,
раскрытая настежь. Лаврецкий сел на деревянную скамейку, подперся рукою и стал глядеть
на эту дверь да на окно Лизы. В городе пробило полночь; в доме маленькие часики тонко
прозвенели двенадцать; сторож дробно поколотил по доске. Лаврецкий ничего не думал,
ничего не ждал; ему приятно было чувствовать себя вблизи Лизы, сидеть в ее саду на
скамейке, где и она сидела не однажды… Свет исчез в Лизиной комнате. «Спокойной ночи,
моя милая девушка», – прошептал Лаврецкий, продолжая сидеть неподвижно и не сводя
взора с потемневшего окна.
Вдруг свет появился в одном из окон нижнего этажа, перешел в другое, в третье…
Кто-то шел со свечкой по комнатам. «Неужели Лиза? Не может быть!..»
Лаврецкий приподнялся… Мелькнул знакомый облик, и в гостиной появилась Лиза. В
белом платье, с нерасплетенными косами по плечам, она тихонько подошла к столу,
нагнулась над ним, поставила свечку и чего-то поискала; потом, обернувшись лицом к саду,
она приблизилась к раскрытой двери и, вся белая, легкая, стройная, остановилась на пороге.
Трепет пробежал по членам Лаврецкого.
– Лиза! – сорвалось едва внятно с его губ. Она вздрогнула и начала всматриваться в