Page 57 - Дворянское гнездо

Судьба этой женщины была замечательна. Она происходила из крестьянского
семейства; шестнадцати лет ее выдали за мужика; но от своих сестер-крестьянок она
отличалась резко. Отец ее лет двадцать был старостой, нажил денег много и баловал ее.
Красавица она была необыкновенная, первая щеголиха по всему околотку, умница, речистая,
смелая. Ее барин, Дмитрий Пестов, отец Марьи Дмитриевны, человек скромный и тихий,
увидал ее однажды на молотьбе, поговорил с ней и страстно в нее влюбился. Она скоро
овдовела; Пестов, хотя и женатый был человек, взял ее к себе в дом, одел ее по-дворовому.
Агафья тотчас освоилась с новым своим положением, точно она век свой иначе не жила. Она
побелела, пополнела; руки у ней под кисейными рукавами стали «крупичатые», как у
купчихи; самовар не сходил со стола; кроме шелку да бархату она ничего носить не хотела,
спала на пуховых перинах. Лет пять продолжалась эта блаженная жизнь, но Дмитрий Пестов
умер; вдова его, барыня добрая, жалея память покойника, не хотела поступить с своей
соперницей нечестно, тем более что Агафья никогда перед ней не забывалась; однако выдала
ее за скотника и сослала с глаз долой. Прошло года три. Раз как-то, в жаркий летний день,
барыня заехала к себе на скотный двор. Агафья попотчевала ее такими славными холодными
сливками, так скромно себя держала и сама была такая опрятная, веселая, всем довольная,
что барыня объявила ей прощение и позволила ходить в дом; а месяцев через шесть так к ней
привязалась, что произвела ее в экономки и поручила ей все хозяйство. Агафья опять вошла
в силу, опять раздобрела и побелела; барыня совсем ей вверилась. Так прошло еще лет пять.
Несчастье вторично обрушилось на Агафью. Муж ее, которого она вывела в лакеи, запил,
стал пропадать из дому и кончил тем, что украл шесть господских серебряных ложек и
запрятал их – до случая – в женин сундук. Это открылось. Его опять повернули в скотники, а
на Агафью наложили опалу; из дома ее не выгнали, но разжаловали из экономок в швеи и
велели ей вместо чепца носить на голове платок. К удивлению всех, Агафья с покорным
смирением приняла поразивший ее удар. Ей уже было тогда за тридцать лет, дети у ней все
померли, и муж жил недолго. Пришла ей пора опомниться: она опомнилась. Она стала очень
молчалива и богомольна, не пропускала ни одной заутрени, ни одной обедни, раздарила все
свои хорошие платья. Пятнадцать лет провела она тихо, смиренно, степенно, ни с кем не
ссорясь, всем уступая. Нагрубит ли ей кто – она только поклонится и поблагодарит за
учение. Барыня давно ей простила, и опалу сложила с нее, и с своей головы чепец подарила;
но она сама не захотела снять свой платок и все ходила в темном платье; а после смерти
барыни она стала еще тише и ниже. Русский человек боится и привязывается легко; но
уважение его заслужить трудно: дается оно не скоро и не всякому. Агафью все в доме очень
уважали; никто и не вспоминал о прежних грехах, словно их вместе с старым барином в
землю похоронили.
Сделавшись мужем Марьи Дмитриевны, Калитин хотел было поручить Агафье
домашнее хозяйство; но она отказалась «ради соблазна»; он прикрикнул на нее: она низко
поклонилась и вышла вон. Умный Калитин понимал людей; он и Агафью понял и не забыл
ее. Переселившись в город, он, с ее согласия, приставил ее в качестве няни к Лизе, которой
только что пошел пятый год.
Лизу сперва испугало серьезное и строгое лицо новой няни; но она скоро привыкла к
ней и крепко полюбила. Она сама была серьезный ребенок; черты ее напоминали резкий и
правильный облик Калитина; только глаза у ней были не отцовские; они светились тихим
вниманием и добротой, что редко в детях. Она в куклы не любила играть, смеялась не громко
и не долго, держалась чинно. Она задумывалась не часто, но почти всегда недаром: помолчав
немного, она обыкновенно кончала тем, что обращалась к кому-нибудь старшему с
вопросом, показывавшим, что голова ее работала над новым впечатлением. Она очень скоро
перестала картавить и уже на четвертом году говорила совершенно чисто. Отца она боялась;
чувство ее к матери было неопределенно, – она не боялась ее и не ласкалась к ней; впрочем,
она и к Агафье не ласкалась, хотя только ее одну и любила. Агафья с ней не расставалась.
Странно было видеть их вдвоем. Бывало, Агафья, вся в черном, с темным платком на голове,
с похудевшим, как воск прозрачным, но все еще прекрасным и выразительным лицом, сидит