Page 58 - Дворянское гнездо

прямо и вяжет чулок; у ног ее, на маленьком креслице, сидит Лиза и тоже трудится над
какой-нибудь работой или, важно поднявши светлые глазки, слушает, что рассказывает ей
Агафья; а Агафья рассказывает ей не сказки: мерным и ровным голосом рассказывает она
житие пречистой девы, житие отшельников, угодников божиих, святых мучениц; говорит
она Лизе, как жили святые в пустынях, как спасались, голод терпели и нужду, – и царей не
боялись, Христа исповедовали; как им птицы небесные корм носили и звери их слушались;
как на тех местах, где кровь их падала, цветы вырастали. «Желтофиоли?» – спросила
однажды Лиза, которая очень любила цветы… Агафья говорила с Лизой важно и смиренно,
точно она сама чувствовала, что не ей бы произносить такие высокие и святые слова. Лиза ее
слушала – и образ вездесущего, всезнающего бога с какой-то сладкой силой втеснялся в ее
душу, наполнял ее чистым, благоговейным страхом, а Христос становился ей чем-то
близким, знакомым, чуть не родным. Агафья и молиться ее выучила. Иногда она будила
Лизу рано на заре, торопливо ее одевала и уводила тайком к заутрене; Лиза шла за ней на
цыпочках, едва дыша; холод и полусвет утра, свежесть и пустота церкви, самая
таинственность этих неожиданных отлучек, осторожное возвращение в дом, в постельку, –
вся эта смесь запрещенного, странного, святого потрясала девочку, проникала в самую глубь
ее существа. Агафья никогда никого не осуждала и Лизу не бранила за шалости. Когда она
бывала, чем недовольна, она только молчала; и Лиза понимала это молчание; с быстрой
прозорливостью ребенка она так же хорошо понимала, когда Агафья была недовольна
другими – Марьей ли Дмитриевной, самим ли Калитиным. Года три с небольшим ходила
Агафья за Лизой; девица Моро ее сменила; но легкомысленная француженка с своими
сухими ухватками да восклицанием: «Tout ca c'est des betises» – не могла вытеснить из сердца
Лизы ее любимую няню: посеянные семена пустили слишком глубокие корни. Притом
Агафья, хотя и перестала ходить за Лизой, осталась в доме и часто видалась с своей
воспитанницей, которая ей верила по-прежнему.
Агафья, однако, не ужилась с Марфой Тимофеевной, когда та переехала в калитинский
дом. Строгая важность бывшей «паневницы» не нравилась нетерпеливой и самовольной
старушке. Агафья отпросилась на богомолье и не вернулась. Ходили темные слухи, будто
она удалилась в раскольничий скит. Но след, оставленный ею в душе Лизы, не изгладился.
Она по-прежнему шла к обедне, как на праздник, молилась с наслажденьем, с каким-то
сдержанным и стыдливым порывом, чему Марья Дмитриевна втайне немало дивилась, да и
сама Марфа Тимофеевна, хотя ни в чем не стесняла Лизу, однако старалась умерить ее
рвение и не позволяла ей класть лишние земные поклоны: не дворянская, мол, это замашка.
Училась Лиза хорошо, то есть усидчиво; особенно блестящими способностями, большим
умом ее бог не наградил; без труда ей ничего не давалось. Она хорошо играла на
фортепьяно; но один Лемм знал, чего ей это стоило. Читала она немного; у ней не было
«своих слов», но были свои мысли, и шла она своей дорогой. Недаром походила она на отца:
он тоже не спрашивал у других, что ему делать. Так росла она – покойно, неторопливо, так
достигла девятнадцатилетнего возраста. Она была очень мила, сама того не зная. В каждом
ее движенье высказывалась невольная, несколько неловкая грация; голос ее звучал серебром
нетронутой юности; малейшее ощущение удовольствия вызывало привлекательную улыбку
на ее губы, придавало глубокий блеск и какую-то тайную ласковость ее засветившимся
глазам. Вся проникнутая чувством долга, боязнью оскорбить кого бы то ни было, с сердцем
добрым и кротким, она любила всех и никого в особенности; она любила одного бога
восторженно, робко, нежно. Лаврецкий первый нарушил ее тихую внутреннюю жизнь.
Такова была Лиза.

XXXVI

На следующий день, часу в двенадцатом, Лаврецкий отправился к Калитиным. На
дороге он встретил Паншина, который проскакал мимо его верхом, нахлобучив шляпу на
самые брови. У Калитиных Лаврецкого не приняли – в первый раз с тех пор, как он с ними