Page 70 - Дворянское гнездо

трудно было сказать; но то были не строгие, не ясные и сладкие речи. Паншин старался
понять их тайный смысл, старался сам говорить глазами, но он чувствовал, что у него ничего
не выходило; он сознавал, что Варвара Павловна, в качестве настоящей, заграничной
львицы, стояла выше его, а потому он и не вполне владел собою. У Варвары Павловны была
привычка во время разговора чуть-чуть касаться рукава своего собеседника; эти мгновенные
прикосновения очень волновали Владимира Николаича. Варвара Павловна обладала уменьем
легко сходиться со всяким; двух часов не прошло, как уже Паншину казалось, что он знает ее
век, а Лиза, та самая Лиза, которую он все-таки любил, которой он накануне предлагал
руку, – исчезала как бы в тумане. Подали чай; разговор стал еще непринужденнее. Марья
Дмитриевна позвонила казачка и велела сказать Лизе, чтобы она сошла вниз, если ее голове
стало легче. Паншин, услышав имя Лизы, пустился толковать о самопожертвовании, о том,
кто более способен на жертвы – мужчина или женщина. Марья Дмитриевна тотчас пришла в
волненье, начала утверждать, что женщина более способна, объявила, что она это в двух
словах докажет, запуталась и кончила каким-то довольно неудачным сравнением. Варвара
Павловна взяла тетрадь нот, до половины закрылась ею и, нагнувшись в сторону Паншина,
покусывая бисквит, с спокойной улыбочкой на губах и во взоре, вполголоса промолвила:
«Elle n'a pas invente la poudre, la bonne dame» [ 52 ]. Паншин немножко испугался и удивился
смелости Варвары Павловны; но он не понял, сколько презрения к нему самому таилось в
этом неожиданном излиянии, и, позабыв ласки и преданность Марьи Дмитриевны, позабыв
обеды, которыми она его кормила, деньги, которые она ему давала взаймы, – он с той же
улыбочкой и тем же голосом возразил (несчастный!): «Je crois bien» – и даже не: «Je crois
bien», а – «J'crois ben!» [ 53 ]
Варвара Павловна бросила на него дружелюбный взгляд и встала. Лиза вошла; – Марфа
Тимофеевна напрасно ее удерживала: она решилась выдержать испытание до конца. Варвара
Павловна пошла ей навстречу вместе с Паншиным, на лице которого появилось прежнее
дипломатическое выражение.
– Как ваше здоровье? – спросил он Лизу.
– Мне лучше теперь, благодарствуйте, – отвечала она.
– А мы здесь немного занялись музыкой; жаль, что вы не слыхали Варвары Павловны.
Она поет превосходно, en artiste consommee [ 54 ].
– Пойдите-ка сюда, ma chere [ 55 ], – раздался голос Марьи Дмитриевны.
Варвара Павловна тотчас, с покорностью ребенка, подошла к ней и присела на
небольшой табурет у ее ног. Марья Дмитриевна позвала ее для того, чтобы оставить, хотя на
мгновенье, свою дочь наедине с Паншиным: она все еще втайне надеялась, что она
опомнится. Кроме того, ей в голову пришла мысль, которую ей непременно захотелось
тотчас высказать.
– Знаете ли, – шепнула она Варваре Павловне, – я хочу попытаться помирить, вас с
вашим мужем; не отвечаю за успех, но попытаюсь. Он меня, вы знаете, очень уважает.
Варвара Павловна медленно подняла глаза на Марью Дмитриевну и красиво сложила
руки.
– Вы были бы моей спасительницей, ma tante, – проговорила она печальным голосом, –
я не знаю, как благодарить вас за все ваши ласки; но я слишком виновата перед Федором
Иванычем; он простить меня не может.

52 «Она не изобрела пороха, эта милая дама» (франц.).

53 «Да, я думаю» (франц.).

54 Как законченная артистка (франц.).

55 Моя дорогая (франц.).