Page 71 - Дворянское гнездо

– Да разве вы… в самом деле… – начала было с любопытством Марья Дмитриевна…
– Не спрашивайте меня, – перебила ее Варвара Павловна и потупилась. – Я была
молода, легкомысленна… Впрочем, я не хочу оправдываться.
– Ну, все-таки, отчего же не попробовать? Не отчаивайтесь, – возразила Марья
Дмитриевна и хотела потрепать ее по щеке, но взглянула ей в лицо – и оробела. «Скромна,
скромна, – подумала она, – а уж точно львица».
– Вы больны? – говорил между тем Паншин Лизе.
– Да, я нездорова.
– Я понимаю вас, – промолвил он после довольно продолжительного молчания. – Да, я
понимаю вас.
– Как?
– Я понимаю вас, – повторил значительно Паншин, который просто не знал, что
сказать.
Лиза смутилась, а потом подумала: «Пусть!» Паншин принял таинственный вид и
умолк, с строгостью посматривая в сторону.
– Однако уже, кажется, одиннадцать часов пробило, – заметила Марья Дмитриевна.
Гости поняли намек и начали прощаться. Варвара Павловна должна была обещать, что
приедет обедать на следующий день и прквезет Аду; Гедеоновский, который чуть было не
заснул, сидя в углу, вызвался ее проводить до дому. Паншин торжественно раскланялся со
всеми, а на крыльце, подсаживая Варвару Павловну в карету, пожал ей руку и закричал
вслед: «Au revoir!» [ 56 ] Гедеоновский сел с ней рядом; она всю дорогу забавлялась тем, что
ставила, будто не нарочно, кончик своей ножки на его ногу; он конфузился, говорил ей
комплименты; она хихикала и делала ему глазки, когда свет от уличного фонаря западал в
карету. Сыгранный ею самою вальс звенел у ней в голове, волновал ее; где бы она ни
находилась, стоило ей только представить себе огни, бальную залу, быстрое круженье под
звуки музыки – и душа в ней так и загоралась, глаза странно меркли, улыбка блуждала на
губах, что-то грациозно-вакхическое разливалось по всему телу. Приехавши домой, Варвара
Павловна легко выскочила из кареты – только львицы умеют так выскакивать, – обернулась
к Гедеоновскому и вдруг расхохоталась звонким хохотом прямо ему в нос.
«Любезная особа, – думал статский советник, пробираясь к себе па квартиру, где
ожидал его слуга со стклянкой оподельдока, – хорошо, что я степенный человек… только
чему ж она смеялась?» Марфа Тимофеевна всю ночь просидела у изголовья Лизы.

XLI

Лаврецкий провел полтора дня в Васильевском и почти все время пробродил по
окрестностям. Он не мог оставаться долго на одном месте: тоска его грызла; он испытывал
все терзанья непрестанных, стремительных и бессильных порывов. Вспомнил он чувство,
охватившее его душу на другой день после приезда в деревню; вспомнил свои тогдашние
намерения и сильно негодовал на себя. Что могло оторвать его от того, что он признал своим
долгом, единственной задачей своей будущности? Жажда счастья – опять-таки жажда
счастья!» «Видно, Михалевич прав, – думал он. – Ты захотел вторично изведать счастья в
жизни, – говорил он сам себе, – ты позабыл, что и то роскошь, незаслуженная, милость,
когда оно хоть однажды посетит человека. Оно не было полно, оно было ложно, скажешь ты;
да предъяви же свои права на полное, истинное счастье! Оглянись, кто вокруг тебя
блаженствует, кто наслаждается? Вон мужик едет на косьбу; может быть, он доволен своей
судьбою… Что ж? захотел ли бы ты поменяться с ним? Вспомни мать свою: как ничтожно
малы были ее требования, и какова выпала ей доля? Ты, видно, только похвастался перед
Паншиным, когда сказал ему, что приехал в Россию затем, чтобы пахать землю; ты приехал

56 «До свидания!» (франц.).