Page 75 - Дворянское гнездо

ушла.
Марфа Тимофеевна опять села в свой уголок. Лаврецкий начал прощаться с нею.
– Федя, – сказала она вдруг.
– Что, тетушка?
– Ты честный человек?
– Как?
– Я спрашиваю тебя: честный ли ты человек?
– Надеюсь, да.
– Гм. А дай мне честное слово, что ты честный человек.
– Извольте. Но к чему это?
– Уж я знаю, к чему. Да и ты, мой кормилец, коли подумаешь хорошенько, ведь ты не
глуп, сам поймешь, к чему я это у тебя спрашиваю. А теперь прощай, батюшка. Спасибо, что
навестил; а слово сказанное помни, Федя, да поцелуй меня. Ох, душа моя, тяжело тебе, знаю;
да ведь и всем не легко. Уж на что я, бывало, завидовала мухам: вот, думала я, кому хорошо
на свете пожить; да услыхала раз ночью, как муха у паука в лапках ноет, – нет, думаю, и на
них есть гроза. Что делать, Федя; а слово свое все-таки помни. Ступай.
Лаврецкий вышел с заднего крыльца и уже приближался к воротам… Его нагнал лакей.
– Марья Дмитриевна приказали просить вас к ней пожаловать, – доложил он
Лаврецкому.
– Скажи, братец, что я не могу теперь… – начал было Федор Иваныч.
– Приказали очинно просить, – продолжал лакей, – приказали сказать, что они одни.
– А разве гости уехали? – спросил Лаврецкий.
– Точно так-с, – возразил лакей и осклабился. Лаврецкий пожал плечами и отправился
вслед за ним.

XLIII

Марья Дмитриевна сидела одна у себя в кабинете на вольтеровском кресле и нюхала
одеколон; стакан воды с флер-д'оранжем стоял возле нее на столике. Она волновалась и как
будто трусила. Лаврецкий вошел.
– Вы желали меня видеть, – сказал он, холодно кланяясь.
– Да, – возразила Марья Дмитриевна и отпила немного воды. – Я узнала, что вы
прошли прямо к тетушке; я приказала вас просить к себе: мне нужно переговорить с вами.
Садитесь, пожалуйста. – Марья Дмитриевна перевела дыхание. – Вы знаете, – продолжала
она, – ваша жена приехала.
– Это мне известно, – промолвил Лаврецкий.
– Ну да, то есть я хотела сказать: она ко мне приехала, и я приняла ее; вот о чем я хочу
теперь объясниться с вами, Федор Иваныч. Я, слава богу, заслужила, могу сказать, всеобщее
уважение и ничего неприличного ни за что на свете не сделаю. Хоть я и предвидела, что это
будет вам неприятно, однако я не решилась отказать ей, Федор Иваныч; она мне
родственница – по вас: войдите в мое положение, какое же я имела право отказать ей от
дома, – согласитесь?
– Вы напрасно волнуетесь, Марья Дмитриевна, – возразил Лаврецкий, – вы очень
хорошо сделали; я нисколько не сержусь. Я вовсе не намерен лишать Вар– вару Павловну
возможности видеть своих знакомых; сегодня я не вошел к вам только потому, что не хотел
встретиться с нею, – вот и все.
– Ах, как мне приятно слышать это от вас, Федор Иваныч, – воскликнула Марья
Дмитриевна, – впрочем, я всегда этого ожидала от ваших благородных чувств. А что я
волнуюсь – это не удивительно: я женщина и мать. А ваша супруга… конечно, я не могу
судить вас с нею – это я ей самой сказала; но она такая любезная дама, что, кроме
удовольствия, ничего доставить не может. Лаврецкий усмехнулся и поиграл шляпой.
– И вот что я хотела вам еще сказать, Федор Иваныч, – продолжала Марья Дмитриевна,