Page 10 - Дуэль

— Вот уж кого мне не жаль! — сказал фон Корен. — Если бы этот милый мужчина
тонул, то я бы еще палкой подтолкнул: тони, братец, тони…
— Неправда. Ты бы этого не сделал.
— Почему ты думаешь? — пожал плечами зоолог. — Я так же способен на доброе
дело, как и ты.
— Разве утопить человека — доброе дело? — спросил дьякон и засмеялся.
— Лаевского? Да.
— В окрошке, кажется, чего-то недостает… — сказал Самойленко, желая переменить
разговор.
— Лаевский безусловно вреден и так же опасен для общества, как холерная
микроба, — продолжал фон Корен. — Утопить его — заслуга.
— Не делает тебе чести, что ты так выражаешься о своем ближнем. Скажи: за что ты
его ненавидишь?
— Не говори, доктор, пустяков. Ненавидеть и презирать микробу — глупо, а считать
своим ближним, во что бы то ни стало, всякого встречного без различия — это, покорно
благодарю, это значит не рассуждать, отказаться от справедливого отношения к людям,
умыть руки, одним словом. Я считаю твоего Лаевского мерзавцем, не скрываю этого и
отношусь к нему как к мерзавцу, с полною моею добросовестностью. Ну, а ты считаешь его
своим ближним — и поцелуйся с ним; ближним считаешь, а это значит, что к нему ты
относишься так же, как ко мне и дьякону, то есть никак. Ты одинаково равнодушен ко всем.
— Называть человека мерзавцем! — пробормотал Самойленко, брезгливо морщась. —
Это до такой степени нехорошо, что и выразить тебе не могу!
— О людях судят по их поступкам, — продолжал фон Корен. — Теперь судите же,
дьякон… Я, дьякон, буду с вами говорить. Деятельность господина Лаевского откровенно
развернута перед вами, как длинная китайская грамота, и вы можете читать ее от начала до
конца. Что он сделал за эти два года, пока живет здесь? Будем считать по пальцам.
Во-первых, он научил жителей городка играть в винт; два года тому назад эта игра была
здесь неизвестна, теперь же в винт играют от утра до поздней ночи все, даже женщины и
подростки; во-вторых, он научил обывателей пить пиво, которое тоже здесь не было
известно; ему же обыватели обязаны сведениями по части разных сортов водок, так что с
завязанными глазами они могут теперь отличить водку Кошелева от Смирнова № 21.
В-третьих, прежде здесь жили с чужими женами тайно, по тем же побуждениям, по каким
воры воруют тайно, а не явно; прелюбодеяние считалось чем-то таким, что стыдились
выставлять на общий показ; Лаевский же явился в этом отношении пионером: он живет с
чужой женой открыто. В-четвертых…
Фон Корен быстро съел свою окрошку и отдал денщику тарелку.
— Я понял Лаевского в первый же месяц нашего знакомства, — продолжал он,
обращаясь к дьякону. — Мы в одно время приехали сюда. Такие люди, как он, очень любят
дружбу, сближение, солидарность и тому подобное, потому что им всегда нужна компания
для винта, выпивки и закуски; к тому же, они болтливы, и им нужны слушатели. Мы
подружились, то есть он шлялся ко мне каждый день, мешал мне работать и откровенничал
насчет своей содержанки. На первых же порах он поразил меня своею необыкновенною
лживостью, от которой меня просто тошнило. В качестве друга я журил его, зачем он много
пьет, зачем живет не по средствам и делает долги, зачем ничего не делает и не читает, зачем
он так мало культурен и мало знает — и в ответ на все мои вопросы он горько улыбался,
вздыхал и говорил: «Я неудачник, лишний человек», или: «Что вы хотите, батенька, от нас,
осколков крепостничества?», или: «Мы вырождаемся…» Или начинал нести длинную
галиматью об Онегине, Печорине, байроновском Каине, Базарове, про которых говорил:
«Это наши отцы по плоти и духу». Понимайте так, мол, что не он виноват в том, что
казенные пакеты по неделям лежат не распечатанными и что сам он пьет и других спаивает,
а виноваты в этом Онегин, Печорин и Тургенев, выдумавший неудачника и лишнего
человека. Причина крайней распущенности и безобразия, видите ли, лежит не в нем самом, а