Page 15 - Дуэль

его мечтам о трудовой жизни, ради которой он бросил Петербург и приехал сюда на Кавказ,
и была она уверена, что сердился он на нее в последнее время именно за это. Когда она ехала
на Кавказ, ей казалось, что она в первый же день найдет здесь укромный уголок на берегу,
уютный садик с тенью, птицами и ручьями, где можно будет садить цветы и овощи,
разводить уток и кур, принимать соседей, лечить бедных мужиков и раздавать им книжки;
оказалось же, что Кавказ — это лысые горы, леса и громадные долины, где надо долго
выбирать, хлопотать, строиться, и что никаких тут соседей нет, и очень жарко, и могут
ограбить. Лаевский не торопился приобретать участок; она была рада этому, и оба они точно
условились мысленно никогда не упоминать о трудовой жизни. Он молчал, думала она,
значит, сердился на нее за то, что она молчит.
Во-вторых, она без его ведома за эти два года набрала в магазине Ачмианова разных
пустяков рублей на триста. Брала она понемножку то материи, то шелку, то зонтик, и
незаметно скопился такой долг.
— Сегодня же скажу ему об этом… — решила она, но тотчас же сообразила, что при
теперешнем настроении Лаевского едва ли удобно говорить ему о долгах.
В-третьих, она уже два раза, в отсутствие Лаевского, принимала у себя Кирилина,
полицейского пристава: раз утром, когда Лаевский уходил купаться, и в другой раз в
полночь, когда он играл в карты. Вспомнив об этом, Надежда Федоровна вся вспыхнула и
оглянулась на кухарку, как бы боясь, чтобы та не подслушала ее мыслей. Длинные,
нестерпимо жаркие, скучные дни, прекрасные томительные вечера, душные ночи, и вся эта
жизнь, когда от утра до вечера не знаешь, на что употребить ненужное время, и навязчивые
мысли о том, что она самая красивая и молодая женщина в городе и что молодость ее
проходит даром, и сам Лаевский, честный, идейный, но однообразный, вечно шаркающий
туфлями, грызущий ногти и наскучающий своими капризами, — сделали то, что ею
мало-помалу овладели желания, и она, как сумасшедшая, день и ночь думала об одном и том
же. В своем дыхании, во взглядах, в тоне голоса и в походке она чувствовала только
желание; шум моря говорил ей, что надо любить, вечерняя темнота — то же, горы — то же…
И когда Кирилин стал ухаживать за нею, она была не в силах и не хотела, не могла
противиться, и отдалась ему…
Теперь иностранные пароходы и люди в белом напомнили ей почему-то огромную
залу; вместе с французским говором зазвенели у нее в ушах звуки вальса, и грудь ее
задрожала от беспричинной радости. Ей захотелось танцевать и говорить по-французски.
Она с радостью соображала, что в ее измене нет ничего страшного. В ее измене душа
не участвовала; она продолжает любить Лаевского, и это видно из того, что она ревнует его,
жалеет и скучает, когда он не бывает дома. Кирилин же оказался так себе, грубоватым, хотя
и красивым, с ним всё уже порвано и больше ничего не будет. Что было, то прошло, никому
до этого нет дела, а если Лаевский узнает, то не поверит.
На берегу была только одна купальня для дам, мужчины же купались под открытым
небом. Войдя в купальню, Надежда Федоровна застала там пожилую даму Марью
Константиновну Битюгову, жену чиновника, и ее 15-летнюю дочь Катю, гимназистку; обе
они сидели на лавочке и раздевались. Марья Константиновна была добрая, восторженная и
деликатная особа, говорившая протяжно и с пафосом. До 32 лет она жила в гувернантках,
потом вышла за чиновника Битюгова, маленького, лысого человека, зачесывавшего волосы
на виски и очень смирного. До сих пор она была влюблена в него, ревновала, краснела при
слове «любовь» и уверяла всех, что она очень счастлива.
— Дорогая моя! — сказала она восторженно, увидев Надежду Федоровну и придавая
своему лицу выражение, которое все ее знакомые называли миндальным. — Милая, как
приятно, что вы пришли! Мы будем купаться вместе — это очаровательно!
Ольга быстро сбросила с себя платье и сорочку и стала раздевать свою барыню.
— Сегодня погода не такая жаркая, как вчера, — не правда ли? — сказала Надежда
Федоровна, пожимаясь от грубых прикосновений голой кухарки. — Вчера я едва не умерла
от духоты.