Page 43 - Дуэль

всех ближних, и делают при этом исключение для солдат, преступников и безумных: первых
они разрешают убивать на войне, вторых изолировать или казнить, а третьим запрещают
вступление в брак. Другие толкователи учат любить всех ближних без исключения, не
различая плюсов и минусов. По их учению, если к вам приходит бугорчатый, или убийца,
или эпилептик и сватает вашу дочь — отдавайте; если кретины идут войной на физически и
умственно здоровых — подставляйте головы. Эта проповедь любви ради любви, как
искусства для искусства, если бы могла иметь силу, в конце концов привела бы человечество
к полному вымиранию, и таким образом совершилось бы грандиознейшее из злодейств,
какие когда-либо бывали на земле. Толкований очень много, а если их много, то серьезная
мысль не удовлетворяется ни одним из них и к массе всех толкований спешит прибавить
свое собственное. Поэтому никогда не ставьте вопроса, как вы говорите, на философскую,
или так называемую христианскую, почву; этим вы только отдаляетесь от решения вопроса.
Дьякон внимательно выслушал зоолога, подумал и спросил:
— Нравственный закон, который свойственен каждому из людей, философы выдумали
или же его бог создал вместе с телом?
— Не знаю. Но этот закон до такой степени общ для всех народов и эпох, что, мне
кажется, его следует признать органически связанным с человеком. Он не выдуман, а есть и
будет. Я не скажу вам, что его увидят когда-нибудь под микроскопом, но органическая связь
его уже доказывается очевидностью: серьезное страдание мозга и все так называемые
душевные болезни выражаются прежде всего в извращении нравственного закона, насколько
мне известно.
— Хорошо-с. Значит, как желудок хочет есть, так нравственное чувство хочет, чтобы
мы любили своих ближних. Так? Но естественная природа наша по себялюбию противится
голосу совести и разума, и потому возникает много головоломных вопросов. К кому же мы
должны обращаться за разрешением этих вопросов, если вы не велите ставить их на
философскую почву?
— Обратитесь к тем немногим точным знаниям, какие у нас есть. Доверьтесь
очевидности и логике фактов. Правда, это скудно, но зато не так зыбко и расплывчато, как
философия. Нравственный закон, положим, требует, чтобы вы любили людей. Что ж?
Любовь должна заключаться в устранении всего того, что так или иначе вредит людям и
угрожает им опасностью в настоящем и будущем. Наши знания и очевидность говорят вам,
что человечеству грозит опасность со стороны нравственно и физически ненормальных.
Если так, то боритесь с ненормальными. Если вы не в силах возвысить их до нормы, то у вас
хватит силы и уменья обезвредить их, то есть уничтожить.
— Значит, любовь в том, чтобы сильный побеждал слабого?
— Несомненно.
— Но ведь сильные распяли господа нашего Иисуса Христа! — сказал горячо дьякон.
— В том-то и дело, что распяли его не сильные, а слабые. Человеческая культура
ослабила и стремится свести к нулю борьбу за существование и подбор; отсюда быстрое
размножение слабых и преобладание их над сильными. Вообразите, что вам удалось
внушить пчелам гуманные идеи в их неразработанной, рудиментарной форме. Что
произойдет от этого? Трутни, которых нужно убивать, останутся в живых, будут съедать
мёд, развращать и душить пчел — в результате преобладание слабых над сильными и
вырождение последних. То же самое происходит теперь и с человечеством: слабые гнетут
сильных. У дикарей, которых еще не коснулась культура, самый сильный, мудрый и самый
нравственный идет впереди; он вождь и владыка. А мы, культурные, распяли Христа и
продолжаем его распинать. Значит, у нас чего-то недостает… И это «что-то» мы должны
восстановить у себя, иначе конца не будет этим недоразумениям.
— Но какой у вас есть критериум для различения сильных и слабых?
— Знание и очевидность. Бугорчатых и золотушных узнают по их болезням, а
безнравственных и сумасшедших по поступкам.
— Но ведь возможны ошибки!