Page 40 - Дуэль

— Александр Давидыч, — сказал Лаевский, вставая, — если я обращался к тебе с
какой-нибудь интимной просьбой, то это не значило, что я освобождал тебя от обязанности
быть скромным и уважать чужие тайны.
— Что такое? — удивился Самойленко.
— Если у тебя нет денег, — продолжал Лаевский, возвышая голос и от волнения
переминаясь с ноги на ногу, — то не давай, откажи, но зачем благовестить в каждом
переулке о том, что мое положение безвыходно и прочее? Этих благодеяний и дружеских
услуг, когда делают на копейку, а говорят на рубль, я терпеть не могу! Можешь хвастать
своими благодениями, сколько тебе угодно, но никто не давал тебе права разоблачать мои
тайны!
— Какие тайны? — спросил Самойленко, недоумевая и начиная сердиться. — Если ты
пришел ругаться, то уходи. После придешь!
Он вспомнил правило, что когда гневаешься на ближнего, то начни мысленно считать
до ста и успокоишься; и он начал быстро считать.
— Прошу вас обо мне не заботиться! — продолжал Лаевский. — Не обращайте на меня
внимания. И кому какое дело до меня и до того, как я живу? Да, я хочу уехать! Да, я делаю
долги, пью, живу с чужой женой, у меня истерика, я пошл, не так глубокомыслен, как
некоторые, но кому какое дело до этого? Уважайте личность!
— Ты, братец, извини, — сказал Самойленко, сосчитав до тридцати пяти, — но…
— Уважайте личность! — перебил его Лаевский. — Эти постоянные разговоры на
чужой счет, охи да ахи, постоянные выслеживания, подслушивания, эти сочувствия
дружеские… к чёрту! Мне дают деньги взаймы и предлагают условия, как мальчишке! Меня
третируют, как чёрт знает что! Ничего я не желаю! — крикнул Лаевский, шатаясь от
волнения и боясь, как бы с ним опять не приключилась истерика. — «Значит, в субботу я не
уеду», — мелькнуло у него в мыслях. — Ничего я не желаю! Только прошу, пожалуйста,
избавить меня от опеки. Я не мальчишка и не сумасшедший и прошу снять с меня этот
надзор!
Вошел дьякон и, увидев Лаевского, бледного, размахивающего руками и
обращающегося со своею странною речью к портрету князя Воронцова, остановился около
двери как вкопанный.
— Постоянные заглядывания в мою душу, — продолжал Лаевский, — оскорбляют во
мне человеческое достоинство, и я прошу добровольных сыщиков прекратить свое
шпионство! Довольно!
— Что ты… что высказали? — спросил Самойленко, сосчитав до ста, багровея и
подходя к Лаевскому.
— Довольно! — повторил Лаевский, задыхаясь и беря фуражку.
— Я русский врач, дворянин и статский советник! — сказал с расстановкой
Самойленко. — Шпионом я никогда не был и никому не позволю себя оскорблять! —
крикнул он дребезжащим голосом, делая ударение на последнем слове. — Замолчать!
Дьякон, никогда не видавший доктора таким величественным, надутым, багровым и
страшным, зажал рот, выбежал в переднюю и покатился там со смеху. Словно в тумане,
Лаевский видел, как фон Корен встал и, заложив руки в карманы панталон, остановился в
такой позе, как будто ждал, что будет дальше; эта покойная поза показалась Лаевскому в
высшей степени дерзкой и оскорбительной.
— Извольте взять ваши слова назад! — крикнул Самойленко.
Лаевский, уже не помнивший, какие он слова говорил, отвечал:
— Оставьте меня в покое! Я ничего не хочу! Я хочу только, чтобы вы и немецкие
выходцы из жидов оставили меня в покое! Иначе я приму меры! Я драться буду!
— Теперь понятно, — сказал фон Корен, выходя из-за стола. — Г. Лаевскому хочется
перед отъездом поразвлечься дуэлью. Я могу доставить ему это удовольствие. Г. Лаевский, я
принимаю ваш вызов.
— Вызов? — проговорил тихо Лаевский, подходя к зоологу и глядя с ненавистью на