Page 216 - Идиот

сам он, которому умереть, разумеется, ничего не стоит. В конце-концов все-таки факт
облиневанный: месяц и никак не более! Что он не ошибся в том, я совершенно уверен.
"Удивило меня очень, почему князь так угадал давеча, что я вижу "дурные сны"; он
сказал буквально, что в Павловске "мое волнение и сны" переменятся. И почему же сны? Он
или медик, или в самом деле необыкновенного ума и может очень многое угадывать. (Но что
он в конце-концов "идиот", в этом нет никакого сомнения.) Как нарочно пред самым его
приходом я видел один хорошенький сон (впрочем из тех, которые мне теперь снятся
сотнями). Я заснул, - я думаю за час до его прихода, - и видел, что я в одной комнате (но не в
моей). Комната больше и выше моей, лучше меблирована, светлая, шкаф, комод, диван и моя
кровать, большая и широкая и покрытая зеленым шелковым стеганым одеялом. Но в этой
комнате я заметил одно ужасное животное, какое-то чудовище. Оно было в роде скорпиона,
но не скорпион, а гаже и гораздо ужаснее, и, кажется, именно тем, что таких животных в
природе нет, и что оно нарочно у меня явилось, и что в этом самом заключается будто бы
какая-то тайна. Я его очень хорошо разглядел: оно коричневое и скорлупчатое,
пресмыкающийся гад, длиной вершка в четыре, у головы толщиной в два пальца, к хвосту
постепенно тоньше, так что самый кончик хвоста толщиной не больше десятой доли вершка.
На вершок от головы, из туловища выходят, под углом в сорок пять градусов, две лапы, по
одной с каждой стороны, вершка по два длиной, так что все животное представляется, если
смотреть сверху, в виде трезубца. Головы я не рассмотрел, но видел два усика, не длинные, в
виде двух крепких игл, тоже коричневые. Такие же два усика на конце хвоста и на конце
каждой из лап, всего, стало быть, восемь усиков. Животное бегало по комнате очень быстро,
упираясь лапами и хвостом, и когда бежало, то и туловище и лапы извивались как змейки, с
необыкновенною быстротой, несмотря на скорлупу, и на это было очень гадко смотреть. Я
ужасно боялся, что оно меня ужалит; мне сказали, что оно ядовитое, но я больше всего
мучился тем, кто его прислал в мою комнату, что хотят мне сделать, и в чем тут тайна? Оно
пряталось под комод, под шкаф, заползало в углы. Я сед на стул с ногами и поджал их под
себя. Оно быстро перебежало наискось всю комнату и исчезло где-то около моего стула. Я в
страхе осматривался, но так как я сидел поджав ноги, то и надеялся, что оно не всползет на
стул. Вдруг я услышал сзади меня, почти у головы моей, какой-то трескучий шелест; я
обернулся и увидел, что гад всползает по стене и уже наравне с моею головой, и касается
даже моих волос хвостом, который вертелся и извивался с чрезвычайною быстротой. Я
вскочил, исчезло и животное. На кровать я боялся лечь, чтоб оно не заползло под подушку. В
комнату пришли моя мать и какой-то ее знакомый. Они стали ловить гадину, но были
спокойнее, чем я, и даже не боялись. Но они ничего не понимали. Вдруг гад выполз опять; он
полз в этот раз очень тихо и как будто с каким-то особым намерением, медленно извиваясь,
что было еще отвратительнее, опять наискось комнаты, к дверям. Тут моя мать отворила
дверь и кликнула Норму, нашу собаку, - огромный тернеф, черный и лохматый; умерла пять
лет тому назад. Она бросилась в комнату и стала над гадиной как вкопанная. Остановился и
гад, но все еще извиваясь и пощелкивая по полу концами лап и хвоста. Животные не могут
чувствовать мистического испуга, если не ошибаюсь; но в эту минуту мне показалось, что в
испуге Нормы было что-то как будто очень необыкновенное, как будто тоже почти
мистическое, и что она, стало быть, тоже предчувствует, как и я, что в звере заключается
что-то роковое и какая-то тайна. Она медленно отодвигалась назад перед гадом, тихо и
осторожно ползшим на нее; он, кажется, хотел вдруг на нее броситься и ужалить. Но
несмотря на весь испуг. Норма смотрела ужасно злобно, хоть и дрожа всеми членами. Вдруг
она медленно оскалила свои страшные зубы, открыла всю свою огромную красную пасть,
приноровилась, изловчилась, решилась и вдруг схватила гада зубами. Должно быть, гад
сильно рванулся, чтобы выскользнуть, так что Норма еще раз поймала его, уже на лету, и два
раза всею пастью вобрала его в себя, все на лету, точно глотая. Скорлупа затрещала на ее
зубах; хвостик животного и лапы, выходившие из пасти, шевелились с ужасною быстротой.
Вдруг Норма жалобно взвизгнула: гадина успела таки ужалить ей язык. С визгом и воем она
раскрыла от боли рот, и я увидел, что разгрызенная гадина еще шевелилась у нее поперек