Page 263 - Идиот

переезжает к Гане, хотя Ганя-то и настоял, чтоб его приняли в дом. Ганя это тогда же
заметил и обидчиво заключил в свое сердце.
Он был прав, говоря сестре, что больной поправился, Действительно, Ипполиту было
несколько лучше прежнего, что заметно было с первого на него взгляда. Он вошел в комнату
не торопясь, позади всех, с насмешливою и недоброю улыбкой. Нина Александровна вошла
очень испуганная. (Она сильно переменилась в эти полгода, похудела; выдав замуж дочь и
переехав к ней жить, она почти перестала вмешиваться наружно в дела своих детей.) Коля
был озабочен и как бы в недоумении; он многого не понимал в "сумасшествии генерала", как
он выражался, конечно, не зная основных причин этой новой сумятицы в доме. Но ему ясно
было, что отец до того уже вздорит, ежечасно и повсеместно, и до того вдруг переменился,
что как будто совсем стал не тот человек, как прежде. Беспокоило его тоже, что старик в
последние три дня совсем даже перестал пить. Он знал, что он разошелся и даже поссорился
с Лебедевым и с князем. Коля только что воротился домой с полуштофом водки, который
приобрел на собственные деньги.
- Право, мамаша, - уверял он еще наверху Нину Александровну, - право, лучше пусть
выпьет. Вот уже три дня как не прикасался; тоска, стало быть. Право, лучше; я ему и в
долговое носил…
Генерал растворил дверь наотлет и стал на пороге, как бы дрожа от негодования.
- Милостивый государь! - закричал он громовым голосом Птицыну: - если вы
действительно решились пожертвовать молокососу и атеисту почтенным стариком, отцом
вашим, то-есть по крайней мере отцом жены вашей, заслуженным у государя своего, то нога
моя, с сего же часу, перестанет быть в доме вашем. Избирайте, сударь, избирайте
немедленно: или я, или этот… винт! Да, винт! Я сказал нечаянно, но это - винт! Потому что
он винтом сверлит мою душу, и безо всякого уважения… винтом!
- Не штопор ли? - вставил Ипполит.
- Нет, не штопор, ибо я пред тобой генерал, а не бутылка. Я знаки имею, знаки
отличия… а ты шиш имеешь. Или он, или я! Решайте, сударь, сейчас же, сей же час! -
крикнул он опять в исступлении Птицыну. Тут Коля подставил ему стул, и он опустился на
него почти в изнеможении.
- Право бы, вам лучше… заснуть, - пробормотал было ошеломленный Птицын.
- Он же еще и угрожает! - проговорил сестре вполголоса Ганя.
- Заснуть! - крикнул генерал: - я не пьян, милостивый государь, и вы меня оскорбляете.
Я вижу, - продолжал он, вставая опять, - я вижу, что здесь все против меня, все и все,
Довольно! Я ухожу… Но знайте, милостивый государь, знайте…
Ему не дали договорить и усадили опять; стали упрашивать успокоиться. Ганя в ярости
ушел в угол. Нина Александровна трепетала и плакала.
- Да что я сделал ему? На что он жалуется? - вскричал Ипполит, скаля зубы.
- А разве не сделали? заметила вдруг Нина Александровна; - уж вам-то особенно
стыдно и… бесчеловечно старика мучить… да еще на вашем месте.
- Во-первых, какое такое мое место, сударыня! Я вас очень уважаю, вас именно, лично,
но…
- Это винт! - кричал генерал: - он сверлит мою душу и сердце! Он хочет, чтоб я атеизму
поверил! Знай, молокосос, что еще ты не родился, а я уже был осыпан почестями; а ты
только завистливый червь, перерванный надвое, с кашлем… и умирающий от злобы и от
неверия… И зачем тебя Гаврила перевел сюда? Все на меня, от чужих до родного сына!
- Да полноте, трагедию завел! - крикнул Ганя: - не срамили бы нас по всему городу, так
лучше бы было!
- Как, я срамлю тебя, молокосос! Тебя? Я честь только сделать могу тебе, а не
обесчестить тебя!
Он вскочил, и его уже не могли сдержать; но и Гаврила Ардалионович, видимо,
прорвался.
- Туда же о чести! - крикнул он злобно.