Page 43 - Идиот

слишком-то умираю от желания его видеть. Сделайте одолжение, князь, голубчик, сходите в
кабинет, возьмите у него портрет и принесите сюда. Скажите, что посмотреть. Пожалуста.
- Хорош, да уж простоват слишком, - сказал Аделаида, когда вышел князь.
- Да, уж что-то слишком, - подтвердила Александра, - так что даже и смешон
немножко.
И та, и другая как будто не выговаривали всю свою мысль.
- Он, впрочем, хорошо с нашими лицами вывернулся, - сказала Аглая, - всем польстил,
даже и maman.
- Не остри, пожалуста, - вскричала генеральша. - Не он польстил, а я польщена.
- Ты думаешь, он вывертывался? - спросила Аделаида.
- Мне кажется, он не так простоват.
- Ну, пошла! - рассердилась генеральша: - а по моему, вы еще его смешнее. Простоват,
да себе на уме, в самом благородном отношении, разумеется. Совершенно как я.
"Конечно скверно, что я про портрет проговорился, соображал князь про себя, проходя
в кабинет и чувствуя некоторое угрызение… Но… может быть, я и хорошо сделал, что
проговорился…" У него начинала мелькать одна странная идея, впрочем, еще не совсем
ясная.
Гаврила Ардалионович еще сидел в кабинете и был погружен в свои бумаги. Должно
быть, он действительно не даром брал жалованье из акционерного общества. Он страшно
смутился, когда князь спросил портрет и рассказал каким образом про портрет там узнали.
- Э-э-эх! И зачем вам было болтать! - вскричал он в злобной досаде: - не знаете вы
ничего… Идиот! - пробормотал он про себя.
- Виноват, я совершенно не думавши; к слову пришлось. Я сказал, что Аглая почти так
же хороша, как Настасья Филипповна.
Ганя попросил рассказать подробнее; князь рассказал. Ганя вновь насмешливо
посмотрел на него.
- Далась же вам Настасья Филипповна… - пробормотал он, но не докончив, задумался.
Он был в видимой тревоге. Князь напомнил о портрете. - Послушайте, князь, - сказал вдруг
Ганя, как будто внезапная мысль осенила его: - у меня до вас есть огромная просьба… Но я,
право, не знаю…
Он смутился и не договорил; он на что-то решался и как бы боролся сам с собой. Князь
ожидал молча. Ганя еще раз испытующим, пристальным взглядом оглядел его.
- Князь, - начал он опять, - там на меня теперь… по одному совершенно странному
обстоятельству… и смешному… и в котором я не виноват… ну, одним словом, это лишнее, -
там на меня, кажется, немножко сердятся, так что я некоторое время не хочу входить туда
без зова. Мне ужасно нужно бы поговорить теперь с Аглаей Ивановной. Я на всякий случай
написал несколько слов (в руках его очутилась маленькая сложенная бумажка) - и вот не
знаю, как передать. Не возьметесь ли вы, князь, передать Аглае Ивановне, сейчас, но только
одной Аглае Ивановне, так, то-есть, чтоб никто не увидал, понимаете? Это не бог знает
какой секрет, тут нет ничего такого… но… сделаете?
- Мне это не совсем приятно, - отвечал князь.
- Ах, князь, мне крайняя надобность! - стал просить Ганя: - она, может быть, ответит…
Поверьте, что я только в крайнем, в самом крайнем случае мог обратиться… С кем же мне
послать?.. Это очень важно… Ужасно для меня важно…
Ганя ужасно робел, что князь не согласится, и с трусливою просьбой заглядывал ему в
глаза.
- Пожалуй, я передам.
- Но только так, чтобы никто не заметил, - умолял обрадованный Ганя, - и вот что,
князь, я надеюсь, ведь на ваше честное слово, а?
- Я никому не покажу, - сказал князь.
- Записка не запечатана, но… - проговорился было слишком суетившийся Ганя, и
остановился в смущении.