Page 45 - Идиот

- Maman! - значительно воскликнула Александра.
- Я хочу ему два слова сказать - и довольно! - быстро отрезала генеральша,
останавливая возражение. Она была видимо раздражена. - У нас, видите ли, князь, здесь
теперь все секреты. все секреты! Так требуется, этикет какой-то, глупо. И это в таком деле, в
котором требуется наиболее откровенности, ясности, честности. Начинаются браки, не
нравятся мне эти браки…
- Maman, что вы это? - опять поспешила остановить ее Александра.
- Чего тебе, милая дочка! Тебе самой разве нравятся? А что князь слушает, так мы
друзья. Я с ним, по крайней мере. Бог ищет людей, хороших, конечно, а злых и капризных
ему не надо; капризных особенно, которые сегодня решают одно, а завтра говорят другое.
Понимаете, Александра Ивановна? Они, князь, говорят, что я чудачка, а я умею различать.
Потому сердце главное, а остальное вздор. Ум тоже нужен, конечно… может быть, ум-то и
самое главное. Не усмехайся, Аглая, я себе не противоречу: дура с сердцем и без ума такая
же несчастная дура, как и дура с умом без сердца. Старая истина. Я вот дура с сердцем без
ума, а ты дура с умом без сердца; обе мы и несчастны, обе и страдаем.
- Чем же вы уж так несчастны, maman? - не утерпела Аделаида, которая одна, кажется,
из всей компании не утратила веселого расположения духа.
- Во-первых, от ученых дочек, - отрезала генеральша, - а так как этого и одного
довольно, то об остальном нечего и распространяться. Довольно многословия было.
Посмотрим как-то вы обе (я Аглаю не считаю) с вашим умом и многословием вывернетесь, и
будете ли вы, многоуважаемая Александра Ивановна, счастливы с вашим почтенным
господином?.. А!.. - воскликнула она, увидев входящего Ганю: - вот еще идет один брачный
союз. Здравствуйте! - ответила она на поклон Гани, не пригласив его садиться. - Вы
вступаете в брак?
- В брак?.. Как?.. В какой брак?.. - бормотал ошеломленный Гаврила Ардалионович. Он
ужасно смешался.
- Вы женитесь? спрашиваю я, если вы только лучше любите такое выражение?
- Н-нет… я… н-нет, - солгал Гаврила Ардалионович, и краска стыда залила ему лицо.
Он бегло взглянул на сидевшую в стороне Аглаю и быстро отвел глаза. Аглая холодно,
пристально, спокойно глядела на него, не отрывая глаз, и наблюдала его смущение.
- Нет? Вы сказали: нет? - настойчиво допрашивала неумолимая Лизавета Прокофьевна;
- довольно, я буду помнить, что вы сегодня в среду утром на мой вопрос сказали мне: "нет".
Что у нас сегодня, среда?
- Кажется, среда, maman, - ответила Аделаида.
- Никогда дней не знают. Которое число?
- Двадцать седьмое, - ответил Ганя.
- Двадцать седьмое? Это хорошо по некоторому расчету. Прощайте, у вас, кажется,
много занятий, а мне пора одеваться и ехать; возьмите ваш портрет. Передайте мой поклон
несчастной Нине Александровне. До свидания, князь-голубчик! Заходи почаще, а я к старухе
Белоконской нарочно заеду о тебе сказать. И послушайте, милый: я верую, что вас именно
для меня бог привел в Петербург из Швейцарии. Может быть, будут у вас и другие дела, но
главное для меня. Бог именно так рассчитал. До свидания, милые. Александра, зайди ко мне,
друг мой.
Генеральша вышла. Ганя, опрокинутый, потерявшийся, злобный, взял со стола портрет
и с искривленной улыбкой обратился к князю.
- Князь, я сейчас домой. Если вы не переменили намерение жить у нас, то я вас доведу,
а то вы и адреса не знаете.
- Постойте, князь, - сказала Аглая, вдруг подымаясь с своего кресла, - вы мне еще в
альбоме напишете. Папа сказал, что вы каллиграф. Я вам сейчас принесу…
И она вышла.
- До свидания, князь, и я ухожу, - сказала Аделаида. Она крепко пожала руку князю,
приветливо и ласково улыбнулась ему и вышла. На Ганю она не посмотрела.