Page 8 - Мартин Иден

пугал ее, и, однако, оказалось до странности приятно, что на тебя так
смотрят. Воспитание предостерегало ее об опасности, о дурном, коварном,
таинственном соблазне; инстинкты же ее победно звенели, понуждая
перескочить через разделяющий их кастовый барьер и завоевать этого
путника из иного мира, этого неотесанного парня с ободранными руками и
красной полосой на шее от непривычки носить воротнички, а ведь он явно
запачкан, запятнан грубой жизнью. Руфь была чиста, и чистота

противилась ему; но притом она была женщина и тут-то начала постигать
противоречивость женской натуры.
– Да, так вот… да, о чем же я? – она оборвала на полуслове и тотчас
весело рассмеялась над своей забывчивостью.
– Вы говорили, этому… Суинберну не удалось стать великим поэтом,
потому как… а дальше. не досказали, мисс, – напомнил он, и вдруг внутри
засосало вроде как от голода, а едва он услыхал, как она смеется, по спине
вверх и вниз поползли восхитительные мурашки. Будто серебро, подумал
он, будто серебряные колокольца зазвенели; и вмиг на один лишь миг его
перенесло в далекую-далекую землю, под розовое облачко цветущей
вишни, он курил сигарету и слушал колокольца островерхой пагоды,
зовущие на молитву обутых в соломенные сандалии верующих.
– Да… благодарю вас, – сказала Руфь. – Суинберн потерпел неудачу
потому, что ему все же не хватает… тонкости. Многие его стихи не
следовало бы читать. У истинно великих поэтов в каждой строке

прекрасная. правда и каждая обращена ко всему возвышенному и
благородному в человеке. У великих поэтов ни одной строки нельзя
опустить, каждая обогащает мир.
– А по мне, здорово это, что я прочел, – неуверенно сказал Мартин, –
прочел-то я, правда, немного. Я и не знал какой он… подлюга. Видать, это
в других его книжках вылазит.
– И в этой книге, которую вы читали, многие строки вполне можно
опустить, – строго, наставительно сказала Руфь.
– Видать, не попались они мне, – объяснил Мартин. – Я чего прочел,
стихи что надо. Прямо светится да сверкает, у меня аж все засветилось в
нутре, вроде солнце зажглось, не то прожектор. Зацепил он меня, хотя,
понятно, я в стихах не больно смыслю, мисс.
Он запнулся, неловко замолчал. Он был смущен, мучительно сознавал,

что не умеет высказать свою мысль. В прочитанном он почувствовал
огромность жизни, жар ее и свет, но как передать это словами? Не смог он
выразить свои чувства – и представился себе матросом, что оказался
темной ночью на чужом корабле и никак не разберется ощупью в