Page 321 - Мартин Иден

шум. Публика восторгается им, как восторгалась Киплингом в ту пору,
когда тот лежал на смертном одре, – вся чернь, движимая все тем же
стадным чувством, вдруг схватилась его читать. Мартин помнил, как,
прочитав Киплинга, наградив бурными аплодисментами и ни черта в нем
не поняв, все та же чернь несколько месяцев спустя вдруг набросилась на
него и втоптала в грязь. При этой мысли Мартин усмехнулся. Кто знает,
может, через несколько месяцев так же обойдутся и с ним – почему бы нет?

Ну, нет, он одурачит всю эту чернь. Он будет далеко, в Южных морях, будет
строить свой тростниковый дворец, торговать жемчугом и копрой, носиться
по волнам на хрупких катамаранах, ловить акул и скумбрию, охотиться на
диких коз среди утесов по соседству с Долиной Тайохае.
Так думал Мартин и вдруг понял: нет, безнадежно. Со всей ясностью
он увидел, что вступил в Долину теней. Все, что было в нем живо, блекнет,
гаснет, отмирает. До сознания дошло, как много он теперь спит и как все
время хочет спать. Прежде сон был ему ненавистен. Сон отнимал
драгоценные мгновения жизни. Четыре часа сна в сутки– значит, четыре
часа украдены у жизни. Как его злило, что не спать нельзя. А теперь его
злит жизнь. Она потеряла вкус, в ней не стало остроты, она отдает горечью.
И это – гибель. Кто не стремится жить, тот на пути к концу. Слабый
инстинкт самосохранения шевельнулся в Мартине, и он понял, надо отсюда
вырваться. Оглядел комнату– придется укладывать вещи, даже подумать
тошно. Лучше, наверно, заняться этим в последнюю очередь. А пока можно

позаботиться о снаряжении.
Он надел шляпу, вышел и до полудня коротал время в охотничьем
магазине, покупая автоматические винтовки, патроны и всякую
рыболовную снасть. Спрос в торговле изменчив, и он выпишет товары,
только когда приедет на Таити и узнает, что сейчас в ходу. А можно чтобы
их доставили из Австралии. На том он с удовольствием и порешил.
Незачем сразу же что-то делать, ведь что-либо делать сейчас неприятно.
Довольный, он возвращался в гостиницу, предвкушая, как усядется в
удобное глубокое кресло, и, войдя в номер, внутренне застонал – в кресле
сидел Джо.
Джо был в восторге от прачечной. Все договорено, и завтра он вступит
во владение. Мартин лег на кровать и закрыл глаза, а Джо все говорил свое.
Мысли Мартина уносились далеко, так далеко, что минутами он не отдавал

себе в них отчета. Лишь изредка он через силу что-то отвечал старому
приятелю. А ведь это Джо, славный малый, которого он всегда любил. Но
Джо слишком полон жизни. Его громогласное жизнелюбие отзывалось
болью в душе Мартина, мучительно бередило усталые чувства. И когда