Page 173 - Обыкновенная история

блуза свободно и ровно стелется по плоским плечам и гладкой груди; движения медленны,
почти вялы… Но разве румянец, блеск глаз и огонь движений – отличительные признаки
наших красавиц? А прелесть форм… Ни Фидий, ни Пракситель не нашли бы здесь Венер для
своего резца.
Нет, не пластической красоты надо искать в северных красавицах: они – не статуи; им
не дались античные позы, в которых увековечилась красота греческих женщин, да не из чего
и строить этих поз: нет тех безукоризненно правильных контуров тела… Чувственность не
льется из глаз их жарким потоком лучей; на полуоткрытых губах не млеет та
наивно-сладострастная улыбка, какою горят уста южной женщины. Нашим женщинам дана в
удел другая, высшая красота. Для резца неуловим этот блеск мысли в чертах лиц их, эта
борьба воли с страстью, игра не высказываемых языком движений души с бесчисленными,
тонкими оттенками лукавства, мнимого простодушия, гнева и доброты, затаенных радостей
и страданий… всех этих мимолетных молний, вырывающихся из концентрической души…
Как бы то ни было, но видевший в первый раз Лизавету Александровну не заметил бы в
ней никакого расстройства. Тот только, кто знал ее прежде, кто помнил свежесть лица ее,
блеск взоров, под которым, бывало, трудно рассмотреть цвет глаз ее – так тонули они в
роскошных, трепещущих волнах света, кто помнил ее пышные плечи и стройный бюст, тот с
болезненным изумлением взглянул бы на нее теперь, сердце его сжалось бы от сожаления,
если он не чужой ей, как теперь оно сжалось, может быть, у Петра Иваныча, в чем он боялся
признаться самому себе.
Он тихо вошел в кабинет и сел подле нее.
– Что ты делаешь? – спросил он.
– Вот просматриваю расходную книжку, – отвечала она. – Вообрази, Петр Иваныч: в
прошедшем месяце на один стол вышло около полуторы тысячи рублей: это ни на что не
похоже!
Он, не говоря ни слова, взял у ней книжку и положил на стол.
– Послушай, – начал он, – доктор говорит, что здесь моя болезнь может усилиться: он
советует ехать на воды за границу. Что ты скажешь?
– Что же мне сказать? Тут, я думаю, голос доктора важнее моего. Надо ехать, если он
советует.
– А ты? Желала ли бы ты сделать этот вояж?
– Пожалуй.
– Но, может быть, ты лучше хотела бы остаться здесь?
– Хорошо, я останусь.
– Что же из двух? – спросил Петр Иваныч с некоторым нетерпением.
– Распоряжайся и собой, и мной, как хочешь, – отвечала она с унылым равнодушием, –
велишь – я поеду, нет – останусь здесь…
– Оставаться здесь нельзя, – заметил Петр Иваныч, – доктор говорит, что и твое
здоровье несколько пострадало… от климата.
– С чего он взял? – сказала Лизавета Александровна, – я здорова, я ничего не чувствую.
– Продолжительное путешествие, – говорил Петр Иваныч, – тоже может быть для тебя
утомительно; не хочешь ли ты пожить в Москве у тетки, пока я буду за границею?
– Хорошо; я, пожалуй, поеду в Москву.
– Или не съездить ли нам обоим на лето в Крым?
– Хорошо и в Крым.
Петр Иваныч не выдержал: он встал с дивана и начал, как у себя в кабинете, ходить по
комнате, потом остановился перед ней.
– Тебе все равно, где ни быть? – спросил он.
– Все равно, – отвечала она.
– Отчего же?
Она, ничего не отвечая на это, взяла опять расходную тетрадь со стола.
– Воля твоя, Петр Иваныч, – заговорила она, – нам надо сократить расходы: как, тысяча