Page 22 - Обыкновенная история

«Он, пожалуй, по неопытности, остановился бы на постоялом дворе, но я
знаю, как это может огорчить родного дядю, и внушила взъехать прямо к вам.
То-то будет у вас радости при свидании! Не оставьте его, любезный деверек,
вашими советами и возьмите на свое попечение; передаю его вам с рук на руки».

Петр Иваныч опять остановился.

«Ведь вы там один у него (читал он потом). Присмотрите за ним, не балуйте
уж слишком-то, да и не взыскивайте очень строго: взыскать-то будет кому, взыщут
и чужие, а приласкать некому, кроме своего; он же сам такой ласковый: вы только
увидите его, так и не отойдете. И начальнику-то, у которого он будет служить,
скажите, чтоб берег моего Сашеньку и обращался бы с ним понежнее пуще всего:
он у меня был нежненький. Остерегайте его от вина и от карт. Ночью, – ведь вы, я
чай, в одной комнате будете спать, – Сашенька привык лежать на спине: от этого,
сердечный, больно стонет и мечется; вы тихонько разбудите его да перекрестите:
сейчас и пройдет, а летом покрывайте ему рот платочком: он его разевает во сне, а
проклятые мухи так туда и лезут под утро. Не оставьте его также в случае нужды и
деньгами…»

Адуев нахмурился, но вскоре лицо его опять прояснилось, когда он прочел далее:

«А я вышлю, что понадобится, да и ему в руки дала теперь тысячу рублей,
только чтоб он не тратил их на пустяки, да чтоб у него подлипалы не выманили,
ведь там у вас, в столице, слышь, много мошенников и всяких бессовестных
людей. А затем простите, дорогой деверь, – совсем отвыкла писать. Остаюсь
душевно почитающая вас невестка
А. Адуева.

P. S. Посылаю при этом наших деревенских гостинцев – малинки из своего
сада, белого медку – чистый, как слеза, – полотна голландского на две дюжины
рубашек да домашнего вареньица. Кушайте и носите на здоровье, а выйдут – еще
пришлю. Присмотрите и за Евсеем; он смирный и не пьющий, да, пожалуй там, в
столице, избалуется, – тогда можно и посечь».

Петр Иваныч медленно положил письмо на стол, еще медленнее достал сигару и,
покатав ее в руках, начал курить. Долго обдумывал он эту штуку, как он называл ее
мысленно, которую сыграла с ним его невестка. Он строго разобрал в уме и то, что сделали с
ним, и то, что надо было делать ему самому.
Вот на какие посылки разложил он весь этот случай. Племянника своего он не знает,
следовательно и не любит, а поэтому сердце его не возлагает на него никаких обязанностей:
надо решать дело по законам рассудка и справедливости. Брат его женился, наслаждался
супружеской жизнию, – за что же он, Петр Иваныч, обременит себя заботливостию о
братнем сыне, он, не наслаждавшийся выгодами супружества? Конечно, не за что.
Но, с другой стороны, представлялось вот что: мать отправила сына прямо к нему, на
его руки, не зная, захочет ли он взять на себя эту обузу, даже не зная, жив ли он и в
состоянии ли сделать что-нибудь для племянника. Конечно, это глупо; но если дело уже
сделано и племянник в Петербурге, без помощи, без знакомых, даже без рекомендательных
писем, молодой, без всякой опытности… вправе ли он оставить его на произвол судьбы,
бросить в толпе, без наставлений, без совета, и если с ним случится что-нибудь недоброе –
не будет ли он отвечать перед совестью?..
Тут кстати Адуев вспомнил, как, семнадцать лет назад, покойный брат и та же Анна
Павловна отправляли его самого. Они, конечно, не могли ничего сделать для него в
Петербурге, он сам нашел себе дорогу… но он вспомнил ее слезы при прощанье, ее
благословения, как матери, ее ласки, ее пироги и, наконец, ее последние слова: «Вот, когда