Page 39 - Очарованный странник

либо кто-нибудь тебя отколотит, либо сам кого побьешь, а в другой раз покороче удастся, в
части посидишь или в канаве выспишься, и доволен, и отойдет. В таковых случаях я уже
наблюдал правило и, как, бывало, чувствую, что должен сделать выход, прихожу к князю и
говорю:
"Так и так, ваше сиятельство, извольте принять от меня деньги, а я пропаду".
Он уже и не спорит, а принимает деньги или только спросит, бывало:
"Надолго ли, ваша милость, вздумали зарядить?"
Ну, я отвечаю, судя по тому, какое усердие чувствую: на большой ли выход или на
коротенький.
И я уйду, а он уже сам и хозяйничает и ждет меня, пока кончится выход, и все шло
хорошо; но только ужасно мне эта моя слабость надоела, и вздумал я вдруг от нее
избавиться; тут-то и сделал такой последний выход, что даже теперь вспомнить страшно.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Мы, разумеется, подговорились, чтобы Иван Северьяныч довершил свою любезность,
досказав этот новый злополучный эпизод в своей жизни, а он, по доброте своей, всеконечно
от этого не отказался и поведал о своем "последнем выходе" следующее:
- У пас была куплена с завода кобылица Дидона, молодая, золото-гнедая, для
офицерского седла. Дивная была красавица: головка хорошенькая, глазки пригожие,
ноздерки субтильные и открытенькие, как хочет, так и дышит; гривка легкая; грудь меж плеч
ловко, как кораблик, сидит, а в поясу гибкая, и ножки в белых чулочках легкие, и она их
мечет, как играет... Одним словом, кто охотник и в красоте имеет понятие, тот от наглядения
на этакого животного задуматься может. Мне же она так по вкусу пришла, что я даже из
конюшни от нее не выходил и все ласкал ее от радости. Бывало, сам ее вычищу и оботру ее
всю как есть белым платочком, чтобы пылинки у нее в шерстке нигде не было, даже и
поцелую ее в самый лобик, в завиточек, откуда шерсточка ее золотая расходилась... В эту
пору у нас разом шли две ярмарки: одна в Л., другая в К., и мы с князем разделились: на
одной я действую, а на другую он поехал. И вдруг я получаю от него письмо, что пишет
"прислать, говорит, ко мне сюда таких-то и таких-то лошадей и Дидону". Мне неизвестно
было, зачем он эту мою красавицу потребовал, на которую мой охотницкий глаз радовался.
Но думал я, конечно, что кому-нибудь он ее, голубушку, променял или продал, или, еще того
вернее, проиграл в карты... И вот я отпустил с конюхами Дидону и ужасно растосковался и
возжелал выход сделать. А положение мое в эту пору было совсем необыкновенное: я вам
докладывал, что у меня всегда было такое заведение, что если нападет на меня усердие к
выходу, то я, бывало, появляюсь к князю, отдаю ему все деньги, кои всегда были у меня на
руках в большой сумме, и говорю: "Я на столько-то или на столько-то дней пропаду". Ну, а
тут как мне это устроить, когда моего князя при мне нет? И вот я думаю себе: "Нет, однако, я
больше не стану пить, потому что князя моего нет и выхода мне в порядке сделать
невозможно, потому что денег отдать некому, а при мне сумма знатная, более как до пяти
тысяч". Решил я так, что этого нельзя, и твердо этого решения и держусь, и усердия своего,
чтобы сделать выход и хорошенько пропасть, не попущаю, но ослабления к этому желанию
все-таки не чувствую, а, напротив того, больше и больше стремлюсь сделать выход. И,
наконец, стал я исполняться одной мысли: как бы мне так устроить, чтобы и свое усердие к
выходу исполнить и княжеские деньги соблюсти? И начал я их с этою целию прятать и все
по самым невероятным местам их прятал, где ни одному человеку на мысль не придет деньги
положить... Думаю: "Что делать? видно, с собою не совладаешь, устрою, думаю, понадежнее
деньги, чтобы они были сохранны, и тогда отбуду свое усердие, сделаю выход". Но только
напало на меня смущение: где я эти проклятые деньги спрячу? Куда я их ни положу, чуть
прочь от того места отойду, сейчас мне входит в голову мысль, что их кто-то крадет. Иду и
опять поскорее возьму и опять перепрятываю... Измучился просто я их прятавши, и по
сеновалам, и по погребам, и по застрехам, и по другим таким неподобным местам для
хранения, а чуть отойду, сейчас все кажется, что кто-нибудь видел, как я их хоронил, и
непременно их отыщет, и я опять вернусь, и опять их достану, и ношу их с собою, а сам