Page 45 - Очарованный странник

это сейчас пройдет, только вот дай я в тебя сразу побольше магнетизму пущу.
И вдруг повернул меня к себе спиною и ну у меня в затылке, в волосах пальцами
перебирать... Так чудно: копается там, точно хочет мне взлезть в голову.
Я говорю:
- Послушай ты... кто ты такой! что ты там роешься?
- Погоди, - отвечает, - стой: я в тебя свою силу магнетизм перепущаю.
- Хорошо, - говорю, - что ты силу перепущаешь, а может, ты меня обокрасть хочешь?
Он отпирается.
- Ну так постой, мол, я деньги попробую.
Попробовал - деньги целы.
- Ну, теперь, мол, верно, что ты не вор, - а кто он такой - опять позабыл, но только уже
не помню, как про то и спросить, а занят тем, что чувствую, что уже он совсем в меня сквозь
затылок точно внутрь влез и через мои глаза на свет смотрит, а мои глаза ему только словно
как стекла.
"Вот, - думаю, - штуку он со мной сделал! - а где же теперь, - спрашиваю, - мое зрение?
- А твоего, - говорит, - теперь уже нет.
- Что, мол, это за вздор, что нет?
- Так, - отвечает, - своим зрением ты теперь только то увидишь, чего нету.
- Вот, мол, еще притча! Ну-ка, давай-ка я понатужусь.
Вылупился, знаете, во всю мочь, и вижу, будто на меня из-за всех углов темных разные
мерзкие рожи на ножках смотрят, и дорогу мне перебегают, и на перекрестках стоят, ждут и
говорят: "Убьем его и возьмем сокровище". А передо мною опять мой вихрястенький
баринок, и рожа у него вся светом светится, а сзади себя слышу страшный шум и содом,
голоса и бряцанье, и гик, и визг, и веселый хохот. Осматриваюсь и понимаю, что стою,
прислонясь спиною к какому-то дому, а в нем окна открыты и в серединке светло, и оттуда
те разные голоса, и шум, и гитара ноет, а передо мною опять мой баринок, и все мне спереди
по лицу ладонями машет, а потом по груди руками ведет, против сердца останавливается,
напирает, и за персты рук схватит, встряхнет полегонечку, и опять машет, и так трудится,
что даже, вижу, он сделался весь в поту,
Но только тут, как мне стал из окон дома свет светить и я почувствовал, что в сознание
свое прихожу, то я его перестал опасаться и говорю:
- Ну, послушай ты, кто ты такой ни есть: черт, или дьявол, или мелкий бес, а только,
сделай милость, или разбуди меня, или рассыпься.
А он мне на это отвечает:
- Погоди, - говорит, - еще не время: еще опасно, ты еще не можешь перенести.
Я говорю:
- Чего, мол, такого я не могу перенести?
- А того, - говорит, - что в воздушных сферах теперь происходит.
- Что же я, мол, ничего особенного не слышу?
А он настаивает, что будто бы я не так слушаю, и говорит мне божественным языком:
- Ты, - говорит, - чтобы слышать, подражай примерне гуслеигрателю, како сей
подклоняет низу главу и, слух прилагая к пению, подвизает бряцало рукою.
"Нет, - думаю, - да что же это такое? Это даже совсем на пьяного человека речи не
похоже, как он стал разговаривать!"
А он на меня глядит и тихо по мне руками водит, а сам продолжает в том же намерении
уговаривать.
- Так, - говорит, - купно струнам, художне соударяемым единым со другими, гусли
песнь издают и гуслеигратель веселится, сладости ради медовныя.
То есть просто, вам я говорю, точно я не слова слышу, а вода живая мимо слуха струит,
и я думаю: "Вот тебе и пьяничка! Гляди-ка, как он еще хорошо может от божества говорить!"
А мой баринок этим временем перестал егозиться и такую речь молвит:
- Ну, теперь довольно с тебя; теперь проснись, - говорит, - и подкрепись!