Page 73 - Отцы и дети

– Что ты это за небылицы выдумываешь! Ведь это клевета, наконец.
– Клевета? Эка важность! Вот вздумал каким словом испугать! Какую клевету ни
взведи на человека, он, в сущности, заслуживает в двадцать раз хуже того.
– Давай лучше спать! – с досадой проговорил Аркадий.
– С величайшим удовольствием, – ответил Базаров.
Но ни тому, ни другому не спалось. Какое-то почти враждебное чувство охватывало
сердца обоих молодых людей. Минут пять спустя они открыли глаза и переглянулись молча.
– Посмотри, – сказал вдруг Аркадий, – сухой кленовый лист оторвался и падает на
землю; его движения совершенно сходны с полетом бабочки. Не странно ли? Самое
печальное и мертвое – сходно с самым веселым и живым.
– О друг мой, Аркадий Николаич! – воскликнул Базаров, – об одном прошу тебя: не
говори красиво.
– Я говорю, как умею… Да и наконец, это деспотизм. Мне не шла мысль в голову;
отчего ее не высказать?
– Так; но почему же и мне не высказать своей мысли? Я нахожу, что говорить красиво
– неприлично.
– Что же прилично? Ругаться?
– Э-э! да ты, я вижу, точно, намерен пойти по стопам дядюшки. Как бы этот идиот
порадовался, если б услышал тебя!
– Как ты назвал Павла Петровича?
– Я его назвал, как следует, – идиотом.
– Это, однако, нестерпимо! – воскликнул Аркадий.
– Ага! родственное чувство заговорило, – спокойно промолвил Базаров. – Я заметил:
оно очень упорно держится в людях. От всего готов отказаться человек, со всяким
предрассудком расстанется; но сознаться, что, например, брат, который чужие платки
крадет, вор, – это свыше его сил. Да и в самом деле: мой брат, мой – и не гений…
возможно ли это?
– Во мне простое чувство справедливости заговорило, а вовсе не родственное, –
возразил запальчиво Аркадий. – Но так как ты этого чувства не понимаешь, у тебя нет этого
ощущения , то ты и не можешь судить о нем.
– Другими словами: Аркадий Кирсанов слишком возвышен для моего понимания, –
преклоняюсь и умолкаю.
– Полно, пожалуйста, Евгений; мы, наконец, поссоримся.
– Ах, Аркадий! сделай одолжение, поссоримся раз хорошенько – до положения риз, до
истребления.
– Но ведь этак, пожалуй, мы кончим тем…
– Что подеремся? – подхватил Базаров. – Что ж? Здесь, на сене, в такой идиллической
обстановке, вдали от света и людских взоров – ничего. Но ты со мной не сладишь. Я тебя
сейчас схвачу за горло…
Базаров растопырил свои длинные и жесткие пальцы… Аркадий повернулся и
приготовился, как бы шутя, сопротивляться… Но лицо его друга показалось ему таким
зловещим, такая нешуточная угроза почудилась ему в кривой усмешке его губ, в
загоревшихся глазах, что он почувствовал невольную робость…
– А! вот вы куда забрались! – раздался в это мгновение голос Василия Ивановича, и
старый штаб-лекарь предстал перед молодыми людьми, облеченный в домоделанный
полотняный пиджак и с соломенною, тоже домоделанною, шляпой на голове. – Я вас искал,
искал… Но вы отличное выбрали место и прекрасному предаетесь занятию. Лежа на
«земле», глядеть в «небо»… Знаете ли – в этом есть какое-то особенное значение!
– Я гляжу в небо только тогда, когда хочу чихнуть, – проворчал Базаров и,
обратившись к Аркадию, прибавил вполголоса: – Жаль, что помешал.