Page 98 - Отцы и дети

доверчивее стал, говорит со мною. Прежде он избегал меня. Впрочем, и я не искала его
общества. Они большие приятели с Катей.
Базарову стало досадно. «Не может женщина не хитрить!» – подумал он.
– Вы говорите, он избегал вас, – произнес он с холодною усмешкой, – но, вероятно, для
вас не осталось тайной, что он был в вас влюблен?
– Как? и он? – сорвалось у Анны Сергеевны.
– И он, – повторил Базаров с смиренным поклоном. – Неужели вы этого не знали и я
вам сказал новость?
Анна Сергеевна опустила глаза.
– Вы ошибаетесь, Евгений Васильич.
– Не думаю. Но, может быть, мне не следовало упоминать об этом. «А ты вперед не
хитри», – прибавил он про себя.
– Отчего не упоминать? Но я полагаю, что вы и тут придаете слишком большое
значение мгновенному впечатлению. Я начинаю подозревать, что вы склонны к
преувеличению.
– Не будемте лучше говорить об этом, Анна Сергеевна.
– Отчего же? – возразила она, а сама перевела разговор на другую дорогу. Ей все-таки
было неловко с Базаровым, хотя она и ему сказала, и сама себя уверила, что все позабыто.
Меняясь с ним самыми простыми речами, даже шутя с ним, она чувствовала легкое
стеснение страха. Так люди на пароходе, в море, разговаривают и смеются беззаботно, ни
дать ни взять, как на твердой земле; но случись малейшая остановка, появись малейший
признак чего-нибудь необычайного, и тотчас же на всех лицах выступит выражение
особенной тревоги, свидетельствующее о постоянном сознании постоянной опасности.
Беседа Анны Сергеевны с Базаровым продолжалась недолго. Она начала задумываться,
отвечать рассеянно и предложила ему наконец перейти в залу, где они нашли княжну и
Катю. «А где же Аркадий Николаич?» – спросила хозяйка и, узнав, что он не показывался
уже более часа, послала за ним. Его не скоро нашли: он забрался в самую глушь сада и,
опершись подбородком на скрещенные руки, сидел, погруженный в думы. Они были глубоки
и важны, эти думы, но не печальны. Он знал, что Анна Сергеевна сидит наедине с
Базаровым, и ревности он не чувствовал, как бывало; напротив, лицо его тихо светлело;
казалось, он и дивился чему-то, и радовался, и решался на что-то.

XXVI

Покойный Одинцов не любил нововведений, но допускал «некоторую игру
облагороженного вкуса» и вследствие этого воздвигнул у себя в саду, между теплицей и
прудом, строение вроде греческого портика из русского кирпича. На задней, глухой стене
этого портика, или галереи, были вделаны шесть ниш для статуй, которые Одинцов
собирался выписать из-за границы. Эти статуи долженствовали изображать собою:
Уединение, Молчание, Размышление, Меланхолию, Стыдливость и Чувствительность. Одну
из них, богиню Молчания, с пальцем на губах, привезли было и поставили; но ей в тот же
день дворовые мальчишки отбили нос, и хотя соседний штукатур брался приделать ей нос
«вдвое лучше прежнего», однако Одинцов велел ее принять, и она очутилась в углу
молотильного сарая, где стояла долгие годы, возбуждая суеверный ужас баб. Передняя
сторона портика давно заросла густым кустарником: одни капители колонн виднелись над
сплошною зеленью. В самом портике даже в полдень было прохладно. Анна Сергеевна не
любила посещать это место с тех пор, как увидала там ужа; но Катя часто приходила
садиться на большую каменную скамью, устроенную под одною из ниш. Окруженная
свежестью и тенью, она читала, работала или предавалась тому ощущению полной тишины,
которое, вероятно, знакомо каждому и прелесть которого состоит в едва сознательном,
немотствующем подкарауливанье широкой жизненной волны, непрерывно катящейся и
кругом нас, и в нас самих.