Page 116 - Преступление и наказание

Померяемся теперь! — прибавил он заносчиво, как бы обращаясь к какой-то темной силе и
вызывая ее. — А ведь я уже соглашался жить на аршине пространства!
…Слаб я очень в эту минуту, но… кажется, вся болезнь прошла. Я и знал, что пройдет,
когда вышел давеча. Кстати: дом Починкова, это два шага. Уж непременно к Разумихину,
хоть бы и не два шага… пусть выиграет заклад!.. Пусть и он потешится, — ничего, пусть!..
Сила, сила нужна: без силы ничего не возьмешь; а силу надо добывать силой же, вот этого-то
они и не знают», — прибавил он гордо и самоуверенно и пошел, едва переводя ноги, с моста.
Гордость и самоуверенность нарастали в нем каждую минуту; уже в следующую минуту это
становился не тот человек, что был в предыдущую. Что же, однако, случилось такого
особенного, что так перевернуло его? Да он и сам не знал; ему, как хватавшемуся за
соломинку, вдруг показалось, что и ему «можно жить, что есть еще жизнь, что не умерла его
жизнь вместе с старою старухой». Может быть, он слишком поспешил заключением, но он
об этом не думал.
«А раба-то Родиона попросил, однако, помянуть, — мелькнуло вдруг в его голове, —
ну да это… на всякий случай!» — прибавил он, и сам тут же засмеялся над своею
мальчишескою выходкой. Он был в превосходнейшем расположении духа.
Он легко отыскал Разумихина; в доме Починкова нового жильца уже знали, и дворник
тотчас указал ему дорогу. Уже с половины лестницы можно было различить шум и
оживленный говор большого собрания. Дверь на лестницу была отворена настежь;
слышались крики и споры. Комната Разумихина была довольно большая, собрание же было
человек в пятнадцать. Раскольников остановился в прихожей. Тут, за перегородкой, две
хозяйские служанки хлопотали около двух больших самоваров, около бутылок, тарелок и
блюд с пирогом и закусками, принесенных с хозяйской кухни. Раскольников послал за
Разумихиным. Тот прибежал в восторге. С первого взгляда заметно было, что он
необыкновенно много выпил, и хотя Разумихин почти никогда не мог напиться допьяна, но
на этот раз что-то было заметно.
— Слушай, — поспешил Раскольников, — я пришел только сказать, что ты заклад
выиграл и что действительно никто не знает, что с ним может случиться. Войти же я не могу:
я так слаб, что сейчас упаду. И потому здравствуй и прощай! А завтра ко мне приходи…
— Знаешь что, провожу я тебя домой! Уж когда ты сам говоришь, что слаб, то…
— А гости? Кто этот курчавый, вот что сейчас сюда заглянул?
— Этот? А черт его знает! Дядин знакомый, должно быть, а может, и сам пришел… С
ними я оставлю дядю; это драгоценнейший человек; жаль, что ты не можешь теперь
познакомиться. А впрочем, черт с ними со всеми! Им теперь не до меня, да и мне надо
освежиться, потому, брат, ты кстати пришел: еще две минуты, и я бы там подрался, ей-богу!
Врут такую дичь… Ты представить себе не можешь, до какой степени может изовраться
наконец человек! Впрочем, как не представить? Мы-то сами разве не врем? Да и пусть врут:
зато потом врать не будут… Посиди минутку, я приведу Зосимова.
Зосимов с какою-то даже жадностию накинулся на Раскольникова; в нем заметно было
какое-то особенное любопытство; скоро лицо его прояснилось.
— Немедленно спать, — решил он, осмотрев, по возможности, пациента, — а на ночь
принять бы одну штучку. Примете? Я еще давеча заготовил… порошочек один.
— Хоть два, — отвечал Раскольников.
Порошок был тут же принят.
— Это очень хорошо, что ты сам его поведешь, — заметил Зосимов Разумихину; — что
завтра будет, увидим, а сегодня очень даже недурно: значительная перемена с давешнего.
Век живи, век учись…
— Знаешь, что мне сейчас Зосимов шепнул, как мы выходили, — брякнул Разумихин,
только что они вышли на улицу. — Я, брат, тебе всё прямо скажу, потому что они дураки.
Зосимов велел мне болтать с тобою дорогой и тебя заставить болтать, и потом ему
рассказать, потому что у него идея… что ты… сумасшедший или близок к тому. Вообрази ты
это себе! Во-первых, ты втрое его умнее, во-вторых, если ты не помешанный, так тебе