Page 148 - Преступление и наказание

«Дурак!» — ругнул про себя Раскольников.
— Вам следует подать объявление в полицию, — с самым деловым видом отвечал
Порфирий, — о том-с, что, известившись о таком-то происшествии, то есть об этом
убийстве, вы просите, в свою очередь, уведомить следователя, которому поручено дело, что
такие-то вещи принадлежат вам и что вы желаете их выкупить… или там… да вам, впрочем,
напишут.
— То-то и дело, что я, в настоящую минуту, — как можно больше постарался
законфузиться Раскольников, — не совсем при деньгах… и даже такой мелочи не могу… я,
вот видите ли, желал бы теперь только заявить, что эти вещи мои, но что когда будут
деньги…
— Это всё равно-с, — ответил Порфирий Петрович, холодно принимая разъяснение о
финансах, — а впрочем, можно вам и прямо, если захотите, написать ко мне, в том же
смысле, что вот, известясь о том-то и объявляя о таких-то моих вещах, прошу…
— Это ведь на простой бумаге? — поспешил перебить Раскольников, опять
интересуясь финансовой частью дела.
— О, на самой простейшей-с! — и вдруг Порфирий Петрович как-то явно насмешливо
посмотрел на него, прищурившись и как бы ему подмигнув. Впрочем, это, может быть,
только так показалось Раскольникову, потому что продолжалось одно мгновение. По
крайней мере, что-то такое было. Раскольников побожился бы, что он ему подмигнул, черт
знает для чего.
«Знает!» — промелькнуло в нем как молния.
— Извините, что такими пустяками беспокоил, — продолжал он, несколько
сбившись, — вещи мои стоят всего пять рублей, но они мне особенно дороги, как память тех,
от кого достались, и, признаюсь, я, как узнал, очень испугался…
— То-то ты так вспорхнулся вчера, когда я Зосимову сболтнул, что Порфирий
закладчиков опрашивает! — ввернул Разумихин, с видимым намерением.
Это уже было невыносимо. Раскольников не вытерпел и злобно сверкнул на него
загоревшимися гневом черными своими глазами. Тотчас же и опомнился.
— Ты, брат, кажется, надо мной подсмеиваешься? — обратился он к нему, с ловко
выделанным раздражением. — Я согласен, что, может быть, уже слишком забочусь об
этакой дряни, на твои глаза; но нельзя же считать меня за это ни эгоистом, ни жадным, и, на
мои глаза, эти две ничтожные вещицы могут быть вовсе не дрянь. Я тебе уже говорил сейчас,
что эти серебряные часы, которым грош цена, единственная вещь, что после отца осталась.
Надо мной смейся, но ко мне мать приехала, — повернулся он вдруг к Порфирию, — и если
б она узнала, — отвернулся он опять поскорей к Разумихину, стараясь особенно, чтобы
задрожал голос, — что эти часы пропали, то, клянусь, она была бы в отчаянии! Женщины!
— Да вовсе же нет! Я вовсе не в том смысле! Я совершенно напротив! — кричал
огорченный Разумихин.
«Хорошо ли? Натурально ли? Не преувеличил ли? — трепетал про себя
Раскольников. — Зачем сказал: „женщины“?»
— А к вам матушка приехала? — осведомился для чего-то Порфирий Петрович.
— Да.
— Когда же это-с?
— Вчера вечером.
Порфирий помолчал, как бы соображая.
— Вещи ваши ни в каком случае и не могли пропасть, — спокойно и холодно
продолжал он. — Ведь я уже давно вас здесь поджидаю.
И как ни в чем не бывало, он заботливо стал подставлять пепельницу Разумихину,
беспощадно сорившему на ковер папироской. Раскольников вздрогнул, но Порфирий как
будто и не глядел, всё еще озабоченный папироской Разумихина.
— Что-о? Поджидал! Да ты разве знал, что и он там закладывал? — крикнул
Разумихин.