Page 149 - Преступление и наказание
P. 149

Порфирий Петрович прямо обратился к Раскольникову:
                     — Ваши  обе  вещи,  кольцо  и  часы,  были  у  ней   под  одну  бумажку  завернуты,  и  на
               бумажке ваше имя карандашом четко обозначено, равно как и число месяца, когда она их от
               вас получила…
                     — Как  это  вы так  заметливы?.. —  неловко  усмехнулся  было  Раскольников, особенно
               стараясь смотреть ему прямо в глаза; но не смог утерпеть и вдруг прибавил: — Я потому так
               заметил сейчас, что, вероятно, очень много было закладчиков… так что вам трудно было бы
               их всех помнить… А вы, напротив, так отчетливо всех их помните, и… и…
                     «Глупо! Слабо! Зачем я это прибавил!»
                     — А почти все закладчики теперь уж известны, так что вы только одни и не изволили
               пожаловать, — ответил Порфирий с чуть приметным оттенком насмешливости.
                     — Я не совсем был здоров.
                     — И об  этом  слышал-с.  Слышал  даже,  что  уж очень  были  чем-то  расстроены.  Вы и
               теперь как будто бледны?
                     — Совсем  не  бледен…  напротив,  совсем  здоров! —  грубо  и  злобно  отрезал
               Раскольников, вдруг переменяя тон. Злоба в нем накипала, и он не мог подавить ее. «А в
               злобе-то и проговорюсь! — промелькнуло в нем опять. — А зачем они меня мучают!..»
                     — Не совсем здоров! — подхватил Разумихин. — Эвона сморозил! До вчерашнего дня
               чуть не без памяти бредил… Ну, веришь, Порфирий, сам едва на ногах, а чуть только мы, я
               да Зосимов, вчера отвернулись — оделся и удрал потихоньку и куролесил где-то чуть не до
               полночи,  и  это  в  совершеннейшем,  я  тебе  скажу,  бреду,  можешь  ты  это  представить!
               Замечательнейший случай!
                     — И неужели в  совершеннейшем  бреду  ? Скажите пожалуйста! —  с каким-то бабьим
               жестом покачал головою Порфирий.
                     — Э, вздор! Не верьте! А впрочем, ведь вы и без того не верите! — слишком уж со зла
               сорвалось у Раскольникова. Но Порфирий Петрович как будто не расслышал этих странных
               слов.
                     — Да  как  же  мог  ты  выйти,  коли  не  в  бреду? —  разгорячился  вдруг  Разумихин. —
               Зачем вышел? Для чего?.. И почему именно тайком? Ну был ли в тебе тогда здравый смысл?
               Теперь, когда вся опасность прошла, я уж прямо тебе говорю!
                     — Надоели  они  мне  очень  вчера, —  обратился  вдруг  Раскольников  к  Порфирию  с
               нахально-вызывающею усмешкой, — я и убежал от них квартиру нанять, чтоб они меня не
               сыскали,  и  денег  кучу  с  собой  захватил.  Вон  господин  Заметов  видел  деньги-то.  А  что,
               господин Заметов, умен я был вчера али в бреду, разрешите-ка спор?
                     Он  бы,  кажется,  так  и  задушил  в  эту  минуту  Заметова.  Слишком  уж  взгляд  его  и
               молчание ему не нравились.
                     — По-моему,  вы говорили весьма  разумно-с и  даже  хитро-с,  только  раздражительны
               были уж слишком, — сухо заявил Заметов.
                     — А  сегодня  сказывал  мне  Никодим  Фомич, —  ввернул  Порфирий  Петрович, —  что
               встретил  вас  вчера,  уж  очень  поздно,  в  квартире  одного,  раздавленного  лошадьми,
               чиновника…
                     — Ну вот хоть бы этот чиновник! — подхватил Разумихин, — ну, не сумасшедший ли
               был ты у чиновника? Последние деньги на похороны вдове отдал! Ну, захотел помочь — дай
               пятнадцать, дай двадцать, ну да хоть три целковых себе оставь, а то все двадцать пять так и
               отвалил!
                     — А может, я где-нибудь клад нашел, а ты не знаешь? Вот я вчера и расщедрился…
               Вон господин Заметов знает, что я клад нашел!.. Вы извините, пожалуйста, — обратился он
               со  вздрагивающими  губами  к  Порфирию, —  что  мы  вас  пустяшным  таким  перебором
               полчаса беспокоим. Надоели ведь, а?
                     — Помилуйте-с, напротив, на-а-против! Если бы  вы знали, как вы меня интересуете!
               Любопытно  и  смотреть,  и  слушать…  и  я,  признаюсь,  так  рад,  что  вы  изволили,  наконец,
               пожаловать…
   144   145   146   147   148   149   150   151   152   153   154