Page 141 - Война и мир 1 том

души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.

II

В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре
губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих
расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с
ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на
дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно
было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т.
е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть
влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [ Всё это хорошо, но надо это
кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер,
стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле.
«Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием
чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову
кое-кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое
дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной,
взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что
ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с
ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею,
что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и
оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу.
Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у
которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели
он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те
редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно
подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или
«к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что,
когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух
слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе
всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я
прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он
сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала
глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа.
Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему
случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это
либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует,
либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее
превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой
улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся
улыбкой, в которой было что-то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей
всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово,
переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее;
но какой-то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге.
Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё
дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж