Page 142 - Война и мир 1 том
P. 142

это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
                     Он  хотел  решиться,  но  с  ужасом  чувствовал,  что  не  было  у  него  в  этом  случае  той
               решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал
               к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми.
               А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны
               Павловны,  несознанное  чувство  виноватости  этого  стремления  парализировало  его
               решимость.
                     В  день  именин  Элен  у  князя  Василья  ужинало  маленькое  общество  людей  самых
               близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было
               чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
                     Гости  сидели  за  ужином.  Княгиня  Курагина,  массивная,  когда-то  красивая,
               представительная  женщина  сидела  на  хозяйском  месте.  По  обеим  сторонам  ее  сидели
               почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели
               менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь
               Василий  не  ужинал:  он  похаживал  вокруг  стола,  в  веселом  расположении  духа,
               подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное
               слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий
               оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам
               и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки
               ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого
               стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку-баронессу в своей
               пламенной  любви  к  ней  и  ее  смех;  с  другой  –  рассказ  о  неуспехе  какой-то  Марьи
               Викторовны.  У  середины  стола  князь  Василий  сосредоточил  вокруг  себя  слушателей.  Он
               рассказывал  дамам,  с  шутливой  улыбкой  на  губах,  последнее  –  в  среду  –  заседание
               государственного  совета,  на  котором  был  получен  и  читался  Сергеем  Кузьмичем
               Вязмитиновым,  новым  петербургским  военным  генерал-губернатором,  знаменитый  тогда
               рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею
               Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что
               заявление  Петербурга  особенно  приятно  ему,  что  он  гордится  честью  быть  главою  такой
               нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич!
               Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.
                     – Так-таки и не пошло дальше, чем «Сергей Кузьмич»? – спрашивала одна дама.
                     – Да,  да,  ни  на  волос, –  отвечал  смеясь  князь  Василий. –  Сергей  Кузьмич…  со  всех
               сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич… Бедный Вязмитинов никак не мог пойти далее.
               Несколько  раз  он  принимался  снова  за  письмо,  но  только  что  скажет  Сергей  …
               всхлипывания…  Ку…зьми…ч  —  слезы…  и  со  всех  сторон  заглушаются  рыданиями,  и
               дальше он не мог. И опять платок, и опять «Сергей Кузьмич, со всех сторон», и слезы… так
               что уже попросили прочесть другого.
                     – Кузьмич… со всех сторон… и слезы… – повторил кто-то смеясь.
                     – Не  будьте  злы, –  погрозив  пальцем,  с  другого  конца  стола,  проговорила  Анна
               Павловна, –  c'est  un  si  brave  et  excellent  homme  notre  bon  Viasmitinoff…  [    Это  такой
               прекрасный человек, наш добрый Вязмитинов…]
                     Все очень смеялись. На верхнем почетном конце стола все были, казалось, веселы и
               под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и Элен молча сидели
               рядом  почти  на  нижнем  конце  стола;  на  лицах  обоих  сдерживалась  сияющая  улыбка,  не
               зависящая от Сергея Кузьмича, – улыбка стыдливости перед своими чувствами. Что бы ни
               говорили и как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и
               соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны,
               невнимательны к ней, чувствовалось почему-то, по изредка бросаемым на них взглядам, что
               и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье – всё было притворно, а все силы внимания
               всего этого общества  были обращены только на эту пару  –  Пьера и Элен.  Князь Василий
               представлял всхлипыванья Сергея Кузьмича и в это время обегал взглядом дочь; и в то время
   137   138   139   140   141   142   143   144   145   146   147