Page 109 - Война и мир 2 том

жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи
отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из
карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях
осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно
проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались
шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… –
говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл
по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на
этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много
страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так,
как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и
родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая
провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а
между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов
утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого
утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше.
Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное
платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в
корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [ по-гречески] .
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно
тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые,
ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены.
Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще
сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла
посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю
визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь
руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант,
поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться
и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из-под которой виднелись бальные
башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к
матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые
волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две
девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от
графини к Соне; четвертая держала на высоко-поднятой руке всё дымковое платье.