Page 111 - Война и мир 2 том

было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с
впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только
тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла
рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она
вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную
манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она
почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в
минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы
сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его.
И эта-то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же
тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице
отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых
руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё
смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул
голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и
хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова
входившим: «charme de vous voir», [ в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и
Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково
присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она
посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке.
Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и
свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его
дочь?
– Charmante! [ Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в
первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили
про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее
внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на
старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он
чему-то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на
входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и
молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и
нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка-невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца
кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя
куда-то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш-то соusin,
Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский
посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь
какой-нибудь. А всё-таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и
она! Нет, всё лучше всех наша Марья-то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А
этот-то, толстый, в очках, фармазон-всемирный, – сказала Перонская, указывая на
Безухова. – С женою-то его рядом поставьте: то-то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и