Page 115 - Война и мир 2 том

спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро
поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так
счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек
делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением,
которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была
широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей
хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем-то, думала Наташа. Особенно такой хороший,
как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые,
прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все
должны были быть счастливы.

XVIII

На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на
нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что-то в ней
есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о
вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей
ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад
был, когда услыхал, что кто-то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех
обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный
вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по
моде, но которые по этому-то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он
озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он
только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра,
открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это
была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами.
«Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что
правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что
финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий,
ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он
ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что
событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему
более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая
простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того,
что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и
лучше?»