Page 118 - Война и мир 2 том
P. 118

воспоминание.
                     Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором
               она  показалась  князю  Андрею  еще  лучше,  чем  в  бальном.  Она  и  всё  семейство  Ростовых
               приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго
               судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и
               добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное
               в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые,
               славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища,
               которое  они  имеют  в  Наташе;  но  добрые  люди,  которые  составляют  наилучший  фон  для
               того, чтобы на нем отделялась эта особенно-поэтическая, переполненная жизни, прелестная
               девушка!»
                     Князь  Андрей  чувствовал  в  Наташе  присутствие  совершенно  чуждого  для  него,
               особенного мира, преисполненного каких-то неизвестных ему радостей, того чуждого мира,
               который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь
               этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в
               нем новое для себя наслаждение.
                     После  обеда  Наташа,  по  просьбе  князя  Андрея,  пошла  к  клавикордам  и  стала  петь.
               Князь Андрей стоял  у окна, разговаривая с дамами, и слушал  ее. В середине фразы князь
               Андрей  замолчал  и  почувствовал  неожиданно,  что  к  его  горлу  подступают  слезы,
               возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его
               произошло что-то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно.
               Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви?
               О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и
               нет.  Главное,  о  чем  ему  хотелось  плакать,  была  вдруг  живо-сознанная  им  страшная
               противуположность между чем-то бесконечно-великим и неопределимым, бывшим в нем, и
               чем-то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и
               радовала его во время ее пения.
                     Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится
               ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого
               не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение
               так же, как и всё, что она делает.
                     Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться,
               но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то
               опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе,
               как  будто  он  из  душной  комнаты  вышел  на  вольный  свет  Божий.  Ему  и  в  голову  не
               приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее
               себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь,
               из  чего  я  хлопочу  в  этой  узкой,  замкнутой  рамке,  когда  жизнь,  вся  жизнь  со  всеми  ее
               радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал
               делать  счастливые  планы  на  будущее.  Он  решил  сам  собою,  что  ему  надо  заняться
               воспитанием  своего  сына,  найдя  ему  воспитателя  и  поручив  ему;  потом  надо  выйти  в
               отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться
               своей  свободой,  пока так  много  в  себе  чувствую  силы  и  молодости,  говорил  он  сам  себе.
               Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я
               теперь  верю  в  него.  Оставим  мертвым  хоронить  мертвых,  а  пока  жив,  надо  жить  и  быть
               счастливым», думал он.



                                                              XX

                     В одно  утро полковник Адольф  Берг, которого Пьер знал,  как знал всех в Москве и
   113   114   115   116   117   118   119   120   121   122   123