Page 161 - Война и мир 2 том

– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней
поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть
одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в
сестре тоже находя что-то новое, необыкновенное и обворожительно-нежное, чего он прежде
не видал в ней. – Наташа, что-то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно
спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя
ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не
позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы
узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням.
Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший
из-под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его
будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых,
барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели,
разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их
мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только
когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала
Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и
села. – Какого-то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло
серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в
зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то,
что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни
готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала.
Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче
непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё
смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг
Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда
услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни
Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался
крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.