Page 206 - Война и мир 3 том

Это было то чувство, вследствие которого охотник-рекрут пропивает последнюю
копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная,
что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совер-
шая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя
присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он
непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение.
Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности
отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан,
и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только
смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он
после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непри-
вычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, непе-
ремененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без
постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это,
но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его
малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого
процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным
наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и
потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука
провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Напо-
леона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твер-
дым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь
кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде
робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он,
очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на
лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я
говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно
быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали
отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полу-
сумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал
хриплый голосом, видимо, себе воображая что-то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста,
барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к
двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая
пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.