Page 201 - Война и мир 3 том

Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его
кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных
сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот
стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что-то хриплым голосом и делая
знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торже-
ственное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и
тревожно по шафранно-желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что-то, задыхаясь,
кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли
меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разру-
шится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая
голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на
Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слы-
шал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно-испу-
ганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до
крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоми-
нания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить
до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь,
звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как-то нечаянно ска-
зал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом
вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, кото-
рый бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был
поступить так. La plèbe, le traître… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] –
думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, уны-
лый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему
коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными,
не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по-французски говорить ему что-то.
Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и сто-
лицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы,
не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему
слов, старательно усиливался прочесть что-то особенное, написанное в эту минуту на лице
говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал голо-
вой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмыс-
ленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова.
И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку,
подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.