Page 203 - Война и мир 3 том

За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами
пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в
кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez-moi ça, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и фран-
цузы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал.
«Enlevez-moi ça», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они
не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces misérables
avaient envahi la citadelle sacrée, s'étaient emparés des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces misérables)
sur les Français. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur présence. [Эти несчаст-
ные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов.
Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали разме-
щаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь
и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке,
Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не
находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который
расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней
численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было
измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той
минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали
расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не
жители и не солдаты, а что-то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же
самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мароде-
ров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны.
Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы заво-
евать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив
руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять
схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были
погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное
им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять
минут после вступления каждого французского полка в какой-нибудь квартал Москвы, не оста-
валось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах,
смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с
провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кух-
нях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и
ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска
уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы
запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о
том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди,
прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами,
пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо
разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и
войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержи-
мой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Сол-
даты-кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не