Page 21 - Война и мир 3 том

– Какая же подруга, голубчик? А? Уж переговорил! А?
– Батюшка, я не хотел быть судьей, – сказал князь Андрей желчным и жестким тоном, –
но вы вызвали меня, и я сказал и всегда скажу, что княжна Марья ни виновата, а виноваты…
виновата эта француженка…
– А присудил!.. присудил!.. – сказал старик тихим голосом и, как показалось князю
Андрею, с смущением, но потом вдруг он вскочил и закричал: – Вон, вон! Чтоб духу твоего
тут не было!..

Князь Андрей хотел тотчас же уехать, но княжна Марья упросила остаться еще день. В
этот день князь Андрей не виделся с отцом, который не выходил и никого не пускал к себе,
кроме m-lle Bourienne и Тихона, и спрашивал несколько раз о том, уехал ли его сын. На другой
день, перед отъездом, князь Андрей пошел на половину сына. Здоровый, по матери кудрявый
мальчик сел ему на колени. Князь Андрей начал сказывать ему сказку о Синей Бороде, но, не
досказав, задумался. Он думал не об этом хорошеньком мальчике-сыне в то время, как он его
держал на коленях, а думал о себе. Он с ужасом искал и не находил в себе ни раскаяния в том,
что он раздражил отца, ни сожаления о том, что он (в ссоре в первый раз в жизни) уезжает
от него. Главнее всего ему было то, что он искал и не находил той прежней нежности к сыну,
которую он надеялся возбудить в себе, приласкав мальчика и посадив его к себе на колени.
– Ну, рассказывай же, – говорил сын. Князь Андрей, не отвечая ему, снял его с колон
и пошел из комнаты.
Как только князь Андрей оставил свои ежедневные занятия, в особенности как только
он вступил в прежние условия жизни, в которых он был еще тогда, когда он был счастлив,
тоска жизни охватила его с прежней силой, и он спешил поскорее уйти от этих воспоминаний
и найти поскорее какое-нибудь дело.
– Ты решительно едешь, André? – сказала ему сестра.
– Слава богу, что могу ехать, – сказал князь Андрей, – очень жалею, что ты не можешь.
– Зачем ты это говоришь! – сказала княжна Марья. – Зачем ты это говоришь теперь, когда
ты едешь на эту страшную войну и он так стар! M-lle Bourienne говорила, что он спрашивал
про тебя… – Как только она начала говорить об этом, губы ее задрожали и слезы закапали.
Князь Андрей отвернулся от нее и стал ходить по комнате.
– Ах, боже мой! Боже мой! – сказал он. – И как подумаешь, что и кто – какое ничтожество
может быть причиной несчастья людей! – сказал он со злобою, испугавшею княжну Марью.
Она поняла, что, говоря про людей, которых он называл ничтожеством, он разумел не
только m-lle Bourienne, делавшую его несчастие, но и того человека, который погубил его сча-
стие.
– André, об одном я прошу, я умоляю тебя, – сказала она, дотрогиваясь до его локтя и
сияющими сквозь слезы глазами глядя на него. – Я понимаю тебя (княжна Марья опустила
глаза). Не думай, что горе сделали люди. Люди – орудие его. – Она взглянула немного повыше
головы князя Андрея тем уверенным, привычным взглядом, с которым смотрят на знакомое
место портрета. – Горе послано им, а не людьми. Люди – его орудия, они не виноваты. Ежели
тебе кажется, что кто-нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости. Мы не имеем права
наказывать. И ты поймешь счастье прощать.
– Ежели бы я был женщина, я бы это делал, Marie. Это добродетель женщины. Но муж-
чина не должен и не может забывать и прощать, – сказал он, и, хотя он до этой минуты не думал
о Курагине, вся невымещенная злоба вдруг поднялась в его сердце. «Ежели княжна Марья уже
уговаривает меня простить, то, значит, давно мне надо было наказать», – подумал он. И, не
отвечая более княжне Марье, он стал думать теперь о той радостной, злобной минуте, когда
он встретит Курагина, который (он знал) находится в армии.