Page 212 - Война и мир 3 том

дей на тот же двор, на котором стояли лошади капитана. Затруднение происходило преимуще-
ственно оттого, что гусары не понимали того, что им говорили.
Капитан велел позвать к себе старшего унтер-офицера в строгим голосом спросил у него,
к какому полку он принадлежит, кто их начальник и на каком основании он позволяет себе
занимать квартиру, которая уже занята. На первые два вопроса немец, плохо понимавший по-
французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его,
вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка и
что ему ведено от начальника занимать все дома подряд, Пьер, знавший по-немецки, перевел
капитану то, что говорил немец, и ответ капитана передал по-немецки виртембергскому гусару.
Поняв то, что ему говорили, немец сдался и увел своих людей. Капитан вышел на крыльцо,
громким голосом отдавая какие-то приказания.
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде,
опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту.
Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в кото-
ром находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяй-
ничали в ней и покровительствовали ему, – как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило
его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого
вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно-мрачное распо-
ложение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для испол-
нения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра.
Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь
он не сделает этого. Почему? – он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит
своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал, что ему
не одолеть ее, что прежний мрачный строй мыслей о мщенье, убийстве и самопожертвовании
разлетелся, как прах, при прикосновении первого человека.
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что-то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И
насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорби-
тельным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между
тем сидел все на том же месте. Какое-то странное чувство слабости приковало его к своему
месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его
блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой-то забавной
выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand;
mais brave garçon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он
немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по-немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites-vous asile en allemand? [Как по-немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по-
немецки – Unterkunft.]
– Comment dites-vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на
Пьера. – Les Allemands sont de fières bêtes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы.
Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.