Page 213 - Война и мир 3 том

– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer
encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли?
Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его,
видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и
участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за
руку. – Vous aurai-je fait de la peine? Non, vrai, avez-vous quelque chose contre moi, – переспра-
шивал он. – Peut-être rapport à la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете
ли вы что-нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия
было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitié pour vous. Puis-je faire
quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est à la vie et à la mort. C'est la main sur le cœur que je
vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу.
Не могу ли я сделать для вас что-нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я
говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел,
когда узнал, как убежище называлось по-немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je boîs à notre amitié! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело
крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил
свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво-меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voilà les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que
je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et
cependant me voilà à Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я
мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom
est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что
я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли.
Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых
древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих
предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные,
семейные отношения. «Ma pauvre mère [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль
в этом рассказе.
– Mais tout ça ce n'est que la mise en scène de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est
ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только
вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще
стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися
глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было
очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на
восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любов-
ные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключи-
тельную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеж-
дением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин,
что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого
рода любовь, которую Пьер испытывал когда-то к своей жене, ни та раздуваемая им самим