Page 214 - Война и мир 3 том

романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль оди-
наково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извоз-
чиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преиму-
щественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые
придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной
тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцати-
летнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и
дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему
любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом
он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа,
и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les
maris mangent de la choux croûte и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Гер-
мании, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рас-
сказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь
одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно)
и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de cœur [парижанку серд-
цем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожи-
тельная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу
жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauvé la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь
и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя
от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под вли-
янием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем сле-
дил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему-то представших его воображению. Когда
он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомни-
лась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их
с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою
все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой
башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней.
Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что-то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел
пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что-то трога-
тельное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопро-
сом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному
мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость выска-
зать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к
женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта
женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать
о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же,
когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее,
слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до
этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?