Page 110 - Война и мир 4 том

от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как
бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он,
подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь
от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы пере-
дать содержания сначала торжественной и под конец простодушно-стариковской речи фельд-
маршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство
величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты,
выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чув-
ство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком.
Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий
приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо нахо-
дясь в сильном волнении.

VII

8-го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска при-
шли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом;
к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно-лиловое звездное небо, и мороз
стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девя-
тисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой
дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми
французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на
дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего лого-
вища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший
вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся
сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей,
поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпа-
лась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие
по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали
высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным
треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья,
и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий
грубо-радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так-то. Куда лезешь-то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно-приятный голос запел песню. В конце третьей
строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу!
Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и
в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.