Page 116 - Война и мир 4 том

Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было
другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены
все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Бере-
зины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем
сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности
Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему,
недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее.
Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той
форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили
серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального
обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано,
что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов;
что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том,
что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все,
что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было
так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них,
что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Вит-
генштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и,
вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и напи-
сал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство,
с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения
от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович,
делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав
к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших
войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к
армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов,
который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот,
который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в против-
ность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что
время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И
не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное
дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено.
С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем
старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в
свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств
жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания.
И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную,
привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как
будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его
не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который
хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда,