Page 123 - Война и мир 4 том

Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что,
несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется
от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не
будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят
тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно.
Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету,
которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как
про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых
из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся
ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены
и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо.
Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это
чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы,
жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни
новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость
школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все
имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавше-
гося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера.
Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненно-
сти, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особен-
ного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так
как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего
не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.

XIV

Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки,
одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего
они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины,
заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде
называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки мура-
вьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности
копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего-то неразрушимого, невещественного,
составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не
было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою
она была в августе. Все было разрушено, кроме чего-то невещественного, но могущественного
и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага,
были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные.
Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде
называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать
пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры,
превосходящей население 12-го года.