Page 137 - Двенадцать стульев

Между лопатками великого комбинатора лиловели и переливались нефтяной радугой
синяки странных очертаний.
— Честное слово, цифра восемь! — воскликнул Воробьянииов. — Первый раз вижу такой
синяк.
— А другой цифры нет? — спокойно спросил Остап.

— Как будто бы буква Р.
— Вопросов больше не имею. Все понятно. Проклятая ручка! Видите, Киса, как я страдаю,
каким опасностям подвергаюсь из-за ваших стульев. Эти арифметические знаки нанесены
мне большой самопадающей ручкой с пером номер восемьдесят шесть, Нужно вам
заметать, что проклятая ручка упала на мою спину в ту самую минуту, когда я погрузил
руки во внутренность редакторского стула. А вы, ничего-то вы толком не умеете.
Изнуренковский стул кто изгадил так, что мне потом пришлось за вас отдуваться? Об
аукционе я ужи не говорю. Нашли время для кобеляжа! В вашем возрасте кобелировать
просто вредно! Берегите свое здоровье!.. То ли дело я! За мною — стул вдовицы. За мною —
два щукинских. Изнуренковский стул в конечном итоге сделал я! В редакцию и к Ляпису я
ходил! И только один-единственный стул вы довели до победного конца, да и то при
помощи нашего священного врага — архиепископа.
Неслышно ступая по комнате босыми ногами, технический директор вразумлял покорного
Кису.
Стул, исчезнувший в товарном дворе Октябрьского вокзала, по-прежнему оставался
темным пятном на сверкающем плане концессионных работ. Четыре стула в театре
Колумба представляли верную добычу. Но театр уезжал в поездку по Волге с тиражным
пароходом «Скрябин» и сегодня показывал премьеру «Женитьбы» последним спектаклем
сезона. Нужно было решить — оставаться ли в Москве для розысков пропавшего в
просторах Каланчевской площади стула, или выехать вместе с труппой в гастрольное
турне. Остап склонялся к последнему.

— А то, может быть, разделимся? — спросил Остап. — Я поеду с театром, а вы оставайтесь
и проследите за стулом в товарном дворе.

Но Киса так трусливо моргал седыми ресницами, что Остап не стал продолжать.
— Из двух зайцев, — сказал он, — выбирают того, который пожирнее. Поедем вместе. Но
расходы будут велики. Нужны будут деньги. У меня осталось шестьдесят рублей У вас
сколько? Ах, я и забыл! В ваши годы девичья любовь так дорого стоит! Постановляю:
сегодня мы идем в театр на премьеру «Женитьбы». Не забудьте надеть фрак. Если стулья
еще на месте и их не продали за долги соцстраху, завтра же мы выезжаем. Помните,
Воробьянинов, наступает последний акт комедии «Сокровище моей тещи». Приближается
финита-ля-комедия, Воробьянинов! Не дышите, мой старый друг! Равнение на рампу! О,
моя молодость! О, запах кулис! Сколько воспоминаний! Сколько интриг! Сколько таланту я
показал в свое время в роли Гамлета! Одним словом, заседание продолжается!
Из экономии шли в театр пешком. Еще было совсем светло, но фонари уже сияли
лимонным светом. На глазах у всех погибала весна. Пыль гнала ее с площадей, жаркий
ветерок оттесняя ее в переулок. Там старушки приголубливали красавицу и пили с ней чай
во двориках, за круглыми столами. Но жизнь весны кончилась — в люди ее не пускали. А
ей так хотелось к памятнику Пушкина, где уже прогуливались молодые люди в пестреньких
кепках, брюках-дудочках, галстуках «собачья радость» и ботиночках
«ДЖИММИ».
Девушки, осыпанные лиловой пудрой, циркулировали между храмом МСПО и
кооперативом «Коммунар» (между б. Филипповым и б. Елисеевым). Девушки внятно
ругались. В этот час прохожие замедляли шаги, но не только потому, что Тверская
становилась тесна. Московские лошади были не лучше старгородских: они так же нарочно
постукивали копытами по торцам мостовой. Велосипедисты бесшумно летели со стадиона
«Юных пионеров», с первого большого междугородного матча. Мороженщик катил свой
зеленый сундук, полный майского грома, боязливо косясь на милиционера; но милиционер,
скованный светящимся семафором, которым регулировал уличное движение, был не
опасен.
Во всей этой сутолоке двигались два друга. Соблазны возникали на каждом шагу. В