Page 147 - Двенадцать стульев

Поэтому тираж решили начать в десять часов.

Служба на «Скрябине» начиналась, словно бы и на суше, аккуратно в девять. Никто не
изменил своих привычек. Тот, кто на суше опаздывал на службу, опаздывал и здесь, хотя
спал в самом же учреждении. К новому укладу походные штаты Наркомфина привыкли
довольно быстро. Курьеры подметали каюты с тем равнодушием, с каким подметали
канцелярии в Москве. Уборщицы разносили чай, бегали с бумажками из регистратуры в
личный стол, ничуть не удивляясь тому, что личный стол помещается на корме, а
регистратура на носу. Из каюты взаимных расчетов несся кастаньетный звук счетов и
скрежетанье арифмометра. Перед капитанской рубкой кого-то распекали.

Великий комбинатор, обжигая босые ступни о верхнюю палубу, ходил вокруг длинной
узкой полосы кумача, малюя на ней лозунг, с текстом которого он поминутно сверялся по
бумажке:
«Все — на тираж! Каждый трудящийся должен иметь в кармане облигацию госзайма».

Великий комбинатор очень старался, но отсутствие способностей все-таки сказывалось.
Надпись поползла вниз, и кусок кумача, казалось, был испорчен безнадежно. Тогда Остап,
с помощью мальчика Кисы перевернул дорожку наизнанку и снова принялся малевать.
Теперь он стал осторожнее. Прежде чем наляпывать буквы, он отбил вымеленной
веревочкой две параллельных линии и, тихо ругая неповинного Воробьянинова, приступил
к изображению слов.

Ипполит Матвеевич добросовестно выполнял обязанности мальчика. Он сбегал вниз за
горячей водой, растапливал клей, чихая, сыпал в ведерко краски и угодливо заглядывал в
глаза взыскательного художника. Готовый и высушенный лозунг концессионеры снесли
вниз и прикрепили к борту.
Толстячок, нанявший Остапа, сбежал на берег и оттуда смотрел работу нового художника.
Буквы лозунга были разной толщины и несколько скошены в стороны. Выхода, однако, не
было — приходилось довольствоваться и этим.

На берег сошел духовой оркестр и принялся выдувать горячительные марши. На звуки
музыки со всего Бармина сбежались дети, а за ними из яблоневых садов двинулись
мужики и бабы. Оркестр гремел до тех пор, покуда на берег не сошли члены тиражной
комиссии. Начался митинг. С крыльца чайной Коробкова полились первые звуки доклада о
международном положении.

Колумбовцы глазели на собрание с парохода. Оттуда видны были белые платочки баб,
опасливо стоявших поодаль от крыльца, недвижимая толпа мужиков, слушавших оратора,
и сам оратор, время от времени взмахивавший руками. Потом заиграла музыка. Оркестр
повернулся и, не переставая играть, двинулся к сходням. За ним повалила толпа.
Тиражный аппарат методически выбрасывал комбинации цифр. Колеса оборачивались,
оглашались номера, барминцы смотрели и слушали.
Прибежал на минуту Остап, убедился в том, что все обитатели парохода сидят в тиражном
зале, и снова убежал на палубу.
— Воробьянинов, — шепнул он, — для вас срочное дело по художественной части.
Встаньте у выхода из коридора первого класса и стойте. Если кто будет подходить — пойте
погромче. Старик опешил.
— Что же мне петь?

— Уж во всяком случае не «боже, царя храни!». Что-нибудь страстное: «Яблочко» или
«Сердце красавицы». Но предупреждаю, если вы вовремя не вступите со своей арией!.. Это
вам не Экспериментальный театр! Голову оторву.

Великий комбинатор, пришлепывая босыми пятками, выбежал в коридор, обшитый
вишневыми панелями. На секунду большое зеркало в конце коридора отразило его фигуру.
Он читал табличку на двери: НИК. СЕСТРИН Режиссер театра «Колумба»
Зеркало очистилось. Затем в нем снова появился великий комбинатор. В руке он держал
стул с гнутыми ножками. Он промчался по коридору, вышел на палубу и, переглянувшись с
Ипполитом Матвеевичем, понес стул наверх, к рубке рулевого. В стеклянной рубке не было