Page 164 - Двенадцать стульев

— Но ведь я, — сказал Остап, — только завтра получу деньги по телеграфу.
— Тогда и разговаривать будем, — заключил упрямый монтер, — а пока, дуся, счастливо
оставаться у источника, а я пошел: у меня с прессом работы много. Симбиевич за глотку
берет. Сил не хватает. А одним нарзаном разве проживешь?
И Мечников, великолепно освещенный солнцем, удалился.

Остап строго посмотрел на Ипполита Матвеевича.
— Время, — сказал он, — которое мы имеем, — это деньги, которых мы не имеем. Киса,
мы должны делать карьеру. Сто пятьдесят тысяч рублей и ноль ноль копеек лежат перед
нами. Нужно только двадцать рублей, чтобы сокровище стало нашим. Тут не надо
брезговать никакими средствами. Пан или пропал. Выбираю пана, хотя он и явный поляк.
Остап задумчиво обошел кругом Воробьянинова.
— Снимите пиджак, предводитель, поживее, — сказал он неожиданно.

Остап принял из рук удивленного Ипполита Матвеевича пиджак, бросил его наземь и
принялся топтать пыльными штиблетами.
— Что вы делаете? — завопил Воробьянинов. — Этот пиджак я ношу уже пятнадцать лет,
и он все как новый!
— Не волнуйтесь! Он скоро не будет как новый! Дайте шляпу! Теперь посыпьте брюки
пылью и оросите их нарзаном. Живо!
Ипполит Матвеевич через несколько минут стал грязным до отвращения.

— Теперь вы дозрели и приобрели полную возможность зарабатывать деньги честным
трудом.

— Что же я должен делать? — слезливо спросил Воробьянинов.
— Французский язык знаете, надеюсь?

— Очень плохо. В пределах гимназического курса.
— Гм... Придется орудовать в этих пределах. Сможете ли вы сказать по-французски
следующую фразу: «Господа, я не ел шесть дней»?
— Мосье, — начал Ипполит Матвеевич, запинаясь, — мосье, гм, гм... же не, что ли, же не
манж па... шесть, как оно: ен, де, труа, катр, сенк... сис... сис... жур. Значит, же не манж
па сис жур.
— Ну и произношение у вас, Киса! Впрочем, что от нищего требовать! Конечно, нищий в
Европейской России говорит по-французски хуже, чем Мильеран. Ну, Кисуля, а в каких
пределах вы знаете немецкий язык?

— Зачем мне это все? — воскликнул Ипполит Матвеевич.
— Затем, — сказал Остап веско, — что вы сейчас пойдете к «Цветнику», станете в тени и
будете на французском, немецком и русском языках просить подаяние, упирая на то, что
вы бывший член Государственной думы от кадетской фракции. Весь чистый сбор по
ступит монтеру Мечникову. Поняли?

Ипполит Матвеевич преобразился. Грудь его вы гнулась, как Дворцовый мост в
Ленинграде, глаза метнули огонь, и из ноздрей, как показалось Остапу, повалил густой
дым. Усы медленно стали приподниматься.

— Ай-яй-яй, — сказал великий комбинатор, ничуть не испугавшись, — посмотрите на
него. Не человек, а какой-то конек-горбунок!

— Никогда, — принялся вдруг чревовещать Ипполит Матвеевич, — никогда Воробьянинов
не протягивал руки.

— Так протянете ноги, старый дуралей! — закричал Остап. — Вы не протягивали руки?
— Не протягивал.