Page 116 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

лиловый Тверской бульвар… Жуть!.. Решено также всенародное кощунство над
Пушкиным… Дарья Дмитриевна, а вспоминаете «великолепные кощунства» и «борьбу с
бытом» на квартире Телегина? Ведь над нами тогда издевались.
Мелко, будто зябко, посмеиваясь, он вспомнил прошлое, ближе подсунулся к Даше и
уже несколько раз, жестикулируя, задел ее едва выпуклую грудь…
– А вы помните Елизавету Киевну – с бараньими глазами? Еще до одури была влюблена в
вашего жениха и сошлась с Бессоновым. Ее муж – виднейший анархист-боевик, Жадов…
Он да Мамонт Дальский – главные наши козыри. Слушайте, и Антошка Арнольдов здесь!
При Временном правительстве ворочал всей прессой, два собственных автомобиля…
Жил с аристократками… Одна у него была, – венгерка из «Вилла Родэ», – такой
чудовищной красоты, он даже спал с револьвером около нее. Ездил в Париж в прошлом
июле, – чуть-чуть его не назначили послом… Осел!.. Не успел перевести валюту за
границу, теперь голодает, как сукин сын. Да, Дарья Дмитриевна, нужно идти в ногу с
новой эпохой… Антошка Арнольдов погиб потому, что завел шикарную квартиру на
Кирочной, золоченую мебель, кофейники, сто пар ботинок. Жечь, ломать, рвать в клочки
все предрассудки… Абсолютная, звериная, девственная свобода – вот! Другого такого
времени не случится… И мы осуществим великий опыт. Все, кто тянется к мещанскому
благополучию, – погибнут… Мы их раздавим… Человек – это ничем не ограниченное
желание… (Он понизил голос, придвинувшись к Дашиному уху.) Большевики – дерьмо…
Они только неделю были хороши, в Октябре… И сразу потянули на государственность.
Россия всегда была анархической страной, русский мужик – природный анархист…
Большевики хотят превратить Россию в фабрику – чушь. Не удастся. У нас – Махно…
Перед ним Петр Великий – щенок… Махно на юге, Мамонт Дальский и Жадов в Москве…
С двух концов зажжем. Сегодня ночью я вас сведу кое-куда, сами увидите – какой
размах… Согласны? Идем?
Вот уже несколько минут, как за соседний столик сел бледный молодой человек с острой
бородкой. Через пенсне пристально, из-за газеты, он глядел на Дашу. Оглушенная
фантазией Жирова, она не пыталась протестовать: в табачных облаках, казалось ей,
рождались, как молния, эти сверхъестественные замыслы, плавали странные лица с
закушенными папиросками и расширенными зрачками… Что она могла возразить?
Пропищала бы жалобно о том, что ее сердчишко трепещет перед этими опытами, – и,
конечно, в грохоте дьявольского хохота, улюлюканья, гоготанья потонул бы ее писк.
Глаза человека с острой бородкой все настойчивее ощупывали ее. Она увидела в его
пунцовом галстуке маленький металлический череп – булавку, – догадалась, что это тот,
с кем ей нужно встретиться, приподнялась было, но он коротко мотнул головой,
приказывая сидеть на месте. Даша наморщилась, соображая. Он показал глазами на
Жирова. Она поняла и попросила Жирова принести ей поесть. Тогда человек с бородкой
подошел к ее столу и сказал, не разжимая губ:

– С богом, в добрый путь.
Даша раскрыла сумочку и показала половину треугольника. Он приложил ее к другой
половине, разорвал их в мелкие клочки.

– Откуда вы знаете Жирова? – спросил он быстро.

– Давно, по Петербургу.
– Это нас устраивает. Нужно, чтобы вас считали из их компании. Соглашайтесь на все,
что он предложит. А завтра, – запомните, – в это самое время вы придете к памятнику
Гоголя на Пречистенский бульвар. Где вы ночуете?
– Не знаю.

– Эту ночь проводите где угодно… Ступайте с Жировым…
– Я ужасно устала. – У Даши глаза наполнились слезами, задрожали руки, но, взглянув
ему в недоброе лицо, на булавочку с черепом, она покорно потупилась.
– Помните – абсолютная конспирация. Если проговоритесь, хотя бы нечаянно, – время
боевое – вас придется убрать…