Page 119 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

было зеркало, пробитое пулей. Среди паутины трещин в туманном стекле Даша увидела
какую-то другую женщину, медленно натягивающую шелковые чулки. Вот она опустила
на себя тончайшую рубашку, надела белье в кружевах. Переступая туфельками,
отбросила в сторону штопаное. Накинула на голые худые плечи мех… Ты кто же, душа
моя? Кокоточка? Налетчица? Воровка?.. Но до чего хороша… Так, значит, – все впереди?
Ну, что ж, – потом как-нибудь разберемся…

Большой зал ресторана в «Метрополе», поврежденный октябрьской бомбардировкой,
уже не работал, но в кабинетах еще подавали еду и вино, так как часть гостиницы была
занята иностранцами, большею частью немцами и теми из отчаянных дельцов, кто сумел
добыть себе иностранный – литовский, польский, персидский – паспорт. В кабинетах
кутили, как во Флоренции во время чумы. По знакомству, с черного хода, пускали туда и
коренных москвичей, – преимущественно актеров, уверенных, что московские театры не
дотянут и до конца сезона: и театрам и актерам – беспросветная гибель. Актеры пили, не
щадя живота.

Душой этих ночных кутежей был Мамонт Дальский, драматический актер, трагик, чье
имя в недавнем прошлом гремело не менее звучно, чем Росси. Это был человек дикого
темперамента, красавец, игрок, расчетливый безумец, опасный, величественный и
хитрый. За последние годы он выступал редко, только в гастролях. Его встречали в
игорных домах в столицах, на юге, в Сибири. Рассказывали о его чудовищных
проигрышах. Он начинал стареть. Говорил, что бросает сцену. Во время войны
участвовал в темных комбинациях с поставками. Когда началась революция, он появился
в Москве. Он почувствовал гигантскую трагическую сцену и захотел сыграть на ней
главную роль в новых «Братьях-разбойниках».
Со всей убедительностью гениального актера он заговорил о священной анархии и
абсолютной свободе, об условности моральных принципов и праве каждого на все. Он
сеял по Москве возбуждение в умах. Когда отдельные группы молодежи, усиленные
уголовными личностями, начали реквизировать особняки, – он объединил эти
разрозненные группы анархистов, силой захватил Купеческий клуб и объявил его Домом
анархии. Советскую власть он поставил перед совершившимся фактом. Он еще не
объявлял войны советской власти, но, несомненно, его фантазия устремлялась дальше
кладовых Купеческого клуба и ночных кутежей, когда во дворе Дома, стоя в окне, он
говорил перед народом, и, вслед за его античным жестом, вниз, во двор, в толпу, летели
штаны, сапоги, куски материи, бутылки с коньяком.
Этого человека, – мрачное, точно вылитое из бронзы, лицо, на котором страсти и шумно
прожитая жизнь, как великий скульптор, отчеканили складки, морщины, решительные
линии рта, подбородка и шеи, схваченной мягким грязным воротничком, – Даша увидала
первого, когда вошла вместе с Жировым в кабинет «Метрополя».

Крышка рояля была поднята. Щуплый, бритый человечек в бархатной куртке, закинув
голову, закусив папиросу, занавесив ресницами масленые глаза, брал погребальные
аккорды. За столом, среди множества пустых бутылок, сидело несколько мировых
знаменитостей. Один из них, курносый, подперев ладонью характерный подбородок,
отчего мягкое лицо его сплющилось, пел тенорком за священника. Остальные – резонер,
с кувшинным лицом; мрачный, с отвисшей губой, комик; герой, не бритый третьи сутки и
с обострившимся носом; любовник, пьяный до мучения; великий премьер, с пламенным
челом, глубоко перерезанным морщинами, и на вид совершенно трезвый, – вступали,
когда нужно, хором.
Архидьякон от «Христа-спасителя», седеющий красавец в золотых, полтора фунта весом,
очках, поднесенных ему московским купечеством, похаживал по ковру, помахивая
рукавом подрясника, и подавал возгласы. От зверино-бархатного баса его дребезжал
хрусталь на столе. Кабинет был затянут темно-красным шелком, с парчовыми
портьерами и трехстворчатыми ширмочками у входной двери.
Облокотясь об эти ширмы, стоял Мамонт Дальский. В руке он держал колоду карт. На
нем был полувоенный костюм – английский френч, клетчатые, с кожей на заду галифе и
черные сапоги. Когда Даша вошла, он злобно усмехнулся, слушая панихиду.
– С ума сойти – какой красоты женщина! – проговорил человек у рояля.