Page 16 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

семги, черкесках. Не шевелясь, картинно, они держали под уздцы худых лошадей.
Резким, лающим голосом Корнилов отдал приказание, показав рукой в сторону оврага.
Текинцы, как кошки, вскочили на коней, – один крикнул гортанно по-своему, –
выхватили кривые сабли и на рысях, затем галопом пошли в степь, в сторону оврага, где
чернела пашня и за ней виднелась полоска железнодорожной насыпи.
Семен Красильников теперь лежал на боку, – так было легче. Еще час тому назад
сильный и злой, сейчас он слабо, часто стонал, с трудом сплевывая кровью. Справа и
слева от него беспорядочно стреляли товарищи. Они глядели туда же, куда и он, – на
бурый, покатый бугор по ту сторону оврага. По нему вниз мчались верхоконные, человек
пятьдесят, лавой. Это была атака конного резерва.
Сзади подбежал кто-то, упал на колени рядом с Красильниковым и кричал, кричал,
надсаживаясь, размахивал маузером. Он был в черной кожаной куртке. Верхоконные
ссыпались в овраг. Человек в куртке кричал не по-военному, но ужасно напористо:
– Не сметь отступать, не сметь отступать!

И вот над этим краем оврага поднялись огромные шапки, – раздался протяжный вой, как
ветер. Выскочили текинцы. Лежа в полосатых бешметах над гривами лошадей, они
скакали по вязкой пашне, где по бороздам еще лежал грязный снег. Летели в воздух
комья грязи с копыт. «И-аааа-и-аааа», – визжали оскаленные смуглые личики с усами из-
под папах. Вот уже виден водяной блеск кривых сабель. Ох, не выдержат наши конной
атаки! Серые шинели поднимаются с пашни. Стреляют, пятятся. Комиссар в кожаной
куртке заметался – наскочил, ударил одного в спину:
– Вперед, в штыки!

Красильников видит, – один полосатый бешмет будто по-нарочному покатился с коня, и
добрый конь, озираясь испуганно, поскакал в сторону. Рванул по цепи железный лязг,
дымными шарами, желтым огнем разорвалась очередь шрапнели. И армеец Васька,
балагур, в шинели не по росту, – сплоховал. Бросил винтовку. Весь – белый, и рот
разинул, глядит на подлетающую смерть. Они все ближе, вырастают вместе с конями.
Один – впереди – конь стелется, как собака, опустив морду. Текинец разогнулся, стоит в
стременах, разлетаются полы халата.

– Сволочь! – Красильников тянется за винтовкой. – Эх, пропал комиссар! – Текинец
рванул коня на кожаную куртку. – Стреляй же, черт!

Красильников видел только, как полоснула кривая сабля по кожаной куртке… И сейчас
же вся конная лава обрушилась на цепь. Дунуло горячим лошадиным потом.

Текинцы проскочили, повернули во фланг. А на пашню из оврага уже выбегали,
спотыкаясь, светло-серые и черные шинели, барски блестя погонами.

– Уррррра!
Бой отодвинулся к полотну. Красильников долгое время слышал только, как стонал
комиссар, порубленный саблей. Все реже раздавались выстрелы. Замолчали пушки.
Красильников закрыл глаза, – гудело в голове, ломило грудь. Ему жалко было себя, не
хотелось умирать. Отяжелевшее тело тянуло к земле. С жалостью вспомнил жену
Матрену. Пропадет одна. А ведь как ждала его, писала в Таганрог – приезжай. Увидала
бы сейчас его Матрена, перевязала бы рану, принесла бы пить. Хорошо бы воды с
простоквашей…

Когда Красильников услыхал матерную ругань и голоса, не свои – барские, он приоткрыл
глаз. Шли четверо: один в серой черкеске, двое в офицерских пальто, четвертый в
студенческой шинели с унтер-офицерскими погонами. Винтовки – по-охотничьи – под
мышкой.
– Гляди – матрос, сволочь, пырни его, – сказал один.

– Чего там – сдох… А этот – живой.
Они остановились, глядя на лежавшего Ваську-балагура. Тот, кто был в черкеске, вдруг