Page 18 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

произносил эти слова, «русский патриот», с силой, с открытым жестом, сам в эту минуту
готовый беззаветно умереть, а матросы, – черт их попутал, – слушали адмирала как
врага, пытающегося их коварно обмануть.
На митингах Семен Красильников слышал, что войну хотят продолжать не «патриоты», а
заводчики и крупные помещики, загребающие на ней большие капиталы, а народу эта
война не нужна. Говорили, что немцы такие же мужики и рабочие, как и наши, и воюют
по причине того, что обмануты своей кровавой буржуазией и меньшевиками. «Братва»
на митингах лютела от ненависти… «Тысячу лет обманывали русский народ! Тысячу лет
кровь из нас пили! Помещики, буржуи, – ах гады!» Глаза открылись: вот отчего жили
хуже скотов… Вот где враг!.. И Семен, хотя и сильно тосковал по брошенному хозяйству
и по молодой жене Матрене, – стискивал кулаки, слушая ораторов, пьянел, как и все,
вином революции, и забывалась в этом хмеле тоска по дому, по жене, красивой
Матрене…

Однажды из Питера приехал видный агитатор, Василий Рублев. Поставил вопрос: «Долго
ли вам, братишки, ходить дураками, зубами ляскать на митингах? Керенский вас давно
уже капиталистам продал.
Дадут вам еще небольшое время погавкать, потом контрреволюционеры всем головы
пооторвут. Покуда не опоздали, скидывайте Колчака, берите флот в свои рабоче-
крестьянские руки…»

На другой день с линейного корабля дано было радио: разоружить весь командный
состав. Несколько офицеров застрелилось, другие отдали оружие. Колчак на флагмане
«Георгий Победоносец» велел свистать наверх всю команду. Матросы, посмеиваясь,
вышли на шканцы. Адмирал Колчак стоял на мостике в полной парадной форме.
– Матросы, – закричал он треснутым, высоким голосом, – случилась непоправимая беда:
враги народа, тайные агенты немцев, разоружили офицеров. Да какой же последний
дурак может серьезно говорить об офицерском контрреволюционном заговоре! Да и
вообще, должен сказать, – никакой контрреволюции нет и в природе не существует.

Тут адмирал забегал по мостику, гремя саблей, и стал отводить душу.
– Все, что произошло, я рассматриваю прежде всего как личное оскорбление мне,
старшему из офицеров, и, конечно, командовать больше флотом не могу и не желаю и
сейчас же телеграфирую правительству – бросаю флот, ухожу. Довольно!..
Семен видел, как адмирал схватился за золотую саблю, сжал ее обеими руками, стал
отстегивать, запутался, рванул, – даже губы у него посинели.
– Каждый честный офицер должен поступить на моем месте так!..

Он поднял саблю и бросил ее в море. Но и этот исторический жест не произвел никакого
впечатления на матросов.

С того времени пошли крутые события во флоте, – барометр упал на бурю. Матросы,
связанные тесною жизнью на море, здоровые, смелые и ловкие, видавшие океаны и
чужие земли, более развитые, чем простые солдаты, и более чувствующие
непроходимую черту между офицерской кают-компанией и матросским кубриком, – были
легковоспламеняемой силой. Ею в первую голову воспользовалась революция. «Братва»
со всей неизжитой страстью пошла в самое пекло борьбы и сама разжигала силы
противника, который, еще колеблясь, еще не решаясь, выжидал, подтягивался,
накоплялся.

Семену некогда было теперь и думать о доме, о жене. В октябре кончились прекрасные
слова, заговорила винтовка. Враг был на каждом шагу. В каждом взгляде, испуганном,
ненавидящем, скрытном, таилась смерть. Россия от Балтийского моря до Тихого океана,
от Белого до Черного моря волновалась мутно и зловеще. Семен перекинул через плечо
винтовку и пошел биться с «гидрой контрреволюции».

Рощин и Катя, с узелком и чайником, протискались через толпу на вокзале, вместе с
человеческим потоком прошли через грозящую штыками заставу и побрели вверх по