Page 63 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

внимание твои боевые качества…
– Дай-ка табаку, – сказал Сапожков.

Гымза важно достал из кармана тряпичный кисет.
Затем, обращаясь к Телегину, продолжал медленным голосом, точно тер жернова:

– Каждый раз одна и та же недопустимая картина: на прошлой неделе расстреляли
троих подлецов, я сам допрашивал, – гниль, во всем сознались. И он сейчас же достает
шпирту… Сегодня расстреляли заведомую сволочь, деникинского контрразведчика, он
же сам его и поймал в камышах… Готово: нализался и тянет философию. Такая у него
получается капуста, ну, вот я сейчас стоял под окном, слушал, – рвет, как от тухлятины…
За эту философию другой, не я, давно бы его отправил в особый отдел, потому что он же
разлагается… Он потом два дня болен, не может командовать полком…

– А если ты расстрелял моего университетского товарища? – Сапожков прищурился,
ноздри у него затрепетали.

Гымза ничего не ответил, будто и не слышал этих слов. Телегин опустил голову…
Сапожков говорил, придвигая потный нос к Гымзе:

– Деникинский разведчик, ну да. А мы вместе с ним бегали на «Философские вечера».
Черт его знает, зачем он полез в белую армию… Может быть, с отчаяния… Я сам его к
тебе привел… Довольно с тебя, что я исполнил долг? Или тебе нужно, чтобы я
камаринского плясал, когда его в овраг повели?.. Я сзади шел, я видел. – Он в упор
глядел Гымзе в темные впадины глаз. – Могу я иметь человеческие чувства, или я уже
все должен в себе сжечь?

Гымза ответил не спеша:
– Нет, не можешь иметь… Другой кто-нибудь, там уж не знаю… А ты все должен в себе
сжечь… От такого гнезда, как в тебе, контрреволюция и начинается.
Долго молчали. Воздух был тяжелый. За темным окном затихли все звуки. Гымза налил
себе чаю, отломил большой кусок серого хлеба и медленно стал есть, как очень
голодный человек. Потом глухим голосом начал рассказывать о чехословаках. Новости
были тревожны. Чехословаки взбунтовались во всех эшелонах, растянутых от Пензы до
Владивостока. Советские власти не успели опомниться, как железные дороги и города
оказались под ударами чехов. Западные эшелоны очистили Пензу, подтянулись к
Сызрани, взяли ее и оттуда двигаются на Самару. Они отлично дисциплинированы,
хорошо вооружены и дерутся умело и отчаянно. Пока еще трудно сказать, что это –
простой военный мятеж или ими руководят какие-то силы извне? Очевидно, – и то и
другое. Во всяком случае, от Тихого океана до Волги вспыхнул, как пороховая нить,
новый фронт, грозящий неимоверными бедствиями.

К окну снаружи кто-то подошел. Гымза замолчал, нахмурился, обернулся.
Голос позвал его:
– Товарищ Гымза, выдь-ка…

– Что тебе? Говори…

– Секретное.
Опустив брови на впадины глаз, Гымза оперся руками о койку, сидел так секунду,
пересиленным движением поднялся и вышел, задев плечами за оба косяка двери. На
площадке он сел на ступени, наклонился. Из темноты к нему пододвинулась высокая
фигура в кавалерийской шинели, звякнули шпоры. Человек этот торопливо зашептал
ему у самого уха…
Сапожков, как только Гымза вышел, стал шибко раскуривать трубку, яростно плюнул
несколько раз в окно. Снял, швырнул пенсне и вдруг рассмеялся.

– Вот в чем весь секрет: прямо ответить на поставленный вопрос… Есть бог? – нет.